Получив свободу, он встал на ноги и осторожно потер запястья рук.
— Где генерал? — спросил он спокойно.
— Он мертв.., я убил его.
Шрам на его шее медленно запульсировал, как нечто живое. Его плечи обвисли, он устало шагнул к кровати и тяжело сел:
— Была причина?
— Уже в конце, — ответил я. — Он собирался убить Зельду Роксан. Я предупреждал его, что буду стрелять, если он не бросит пистолет, но это не подействовало.
— Тогда у вас была причина на это, — воскликнул он категорично.
— Вы умеете ненавидеть, Валеро? — Я озадачил его своим вопросом.
На мгновение он показался удивленным, затем задумался.
— Думаю, да, — произнес он наконец.
— Я — король ненавистников. Его синевато-серые глаза изучали меня с невозмутимым любопытством.
— Ваши руки замазаны чужой кровью, — резко проговорил он. — Вы не смеете рассчитывать, что я смогу отмыть их.
— Совсем не хочу этого, — честно признался я. — Просто рассчитывал, по какой-то причине, в которой не совсем уверен, что вы поймете то, что я сказал насчет ненависти.
Он тонко улыбнулся:
— Когда мне было восемь лет", военные пришли в нашу деревню, разыскивая революционеров. Был очень жаркий день, поэтому они не стали искать слишком далеко. Они взяли первых шесть человек, которые работали в поле, и повесили всех на перечном дереве. Мой отец, который не понял бы, что такое революционер, даже если бы сам Хосе Перес объяснил ему, был четвертым, кого они нашли в то утро. Я очень хорошо понимаю ненависть, senor, и еще одно, что идет с ней рука об руку, — чувство вины.
Я протянул ему сигарету и зажег ее, он коротко кивнул.
— Вы чувствуете вину, senor? — спросил он лениво, выпустив тонкую струю голубого дыма.
— Наверное, да.
— Как бы вы ни старались, вы не сможете, как это у вас говорят, отбросить это?
— Перенести, — пояснил я, — и вы правы. Я ненавидел Рамона Переса за то, что он сделал мне два года назад. В эту ночь у меня появилась возможность взять реванш. Ничего грубого, вы понимаете, полковник. Для такого человека, как генерал, это было бы коварно. Рафинированная жестокость, чтобы соответствовать особому положению его личности.
— Значение слов мне не понятно, но общий смысл... — Он красноречиво пожал плечами.
— У меня были намерения раздавить его, разорвать на кусочки, — быстро продолжил я, боясь остановиться, если окажется, что он не понимает того, что мне было ужасно важно втолковать ему. — Презрение должно было смениться сомнением, высокомерие — страхом. И когда он созрел бы для этого, я ввел бы ему в вену ужас, в постоянно увеличивающейся дозе, пока ничего не осталось бы от человека, который когда-то имел такой важный вид! В шести футах от земли! Затем наступил бы мой окончательный миг триумфа, когда я показал бы ему, что сделал и как это было достигнуто умелым использованием его собственного оружия — лжи и надувательства. Но когда этот миг наступил, это было только несчастье. Вы понимаете меня, Валеро? — взволнованно спросил я, схватив его за отвороты пиджака и неистово тряся. — Вы не можете объяснить тому, кто был когда-то человеком, что происходит с человеком! Это моя вина — мой реванш был совершенно полным. Вы можете это понять?
Он стряхнул мои руки со своего пиджака с небрежным безразличием, затем слабо улыбнулся мне прямо в лицо:
— Скажите мне, senor, как вы расправились с генералом?
В какой-то миг мне захотелось ударить его, затем гнев прошел и осталась только опустошенность. |