– Как вас зовут?

– Анна, – ответила она, коротко взглянув на меня. Только сейчас я рассмотрел, что у нее ярко-синие глаза. А мне почему-то казалось, что они у нее совсем темные.

– Благодать…

– Что? – удивилась она, и глаза ее сразу потемнели.

– Анна по-арамейски значит «благодать». Благословение…

Она усмехнулась, и чернота оттекла из зрачков, синева стала прозрачной до голубизны.

– Это я для матери была «благодать» – она у меня русская. А для отца я «святой день – четверг». У них Анна значит «четверг»…

– Будем считать, что вы – благословение, данное в четверг. Кстати, сегодня четверг. Вы учились в Ашхабаде? – Мотор ревел, мы едва слышали друг друга.

– Нет, я окончила первый мед в Москве…

– Чего так далеко уехали и вернулись?

Она улыбнулась одними глазами:

– Да были разные события и обстоятельства…

– Вы, как я понимаю, местная?

Анна кивнула:

– Да. Могу смело писать в анкете: родилась и умерла здесь…

– Ой-ой-ой! Что это вы так трагически-патетически?

– А-а! – махнула она рукой. – Как сейчас принято говорить, я женщина с неустроенной личной жизнью. А женщина, которая до тридцати одного года не успела это сделать, не живет, а зарабатывает себе пенсию…

Но говорила она это все, смеясь глазами, и нельзя было понять – жалуется она или заводит меня, смеется над собой или грустит.

– Вы здесь с родителями?

– Нет, – покачала Анна головой. – Тут у меня дядя – в совхозе. А я – одна. Мама умерла, отец уехал в Небит-Даг работать…

Мы снова забуксовали.

В этом месте сшиблись грудь в грудь две стихии – соленое море и прогорклая пустыня, йак жерновами растерли жизнь между собой. Разбрасывая с завыванием из-под колес мокрый песок, «газон» тянул в сторону еле различимой дороги.

Пустыня завораживала, парализовала. Как бездонный омут, она втягивала в себя, грозила бесследно растворить в своей рыжей пустоте.

Всевышний создатель сих мест, приступая к творению, страдал в этот момент или приступом дальтонизма, или острым дефицитом красок. Наверное, как всегда, подвели снабженцы, и он, гоня план к концу квартала, соорудил этот мир из одних желтых и серых цветов всех оттенков – от серебристо-седого неба до охряной пены. И припорошил пепельным налетом соли.

– Вы, наверное, всех хорошо знаете? – мотнул я головой на наших спутников.

– Да. Во всяком случае, много лет. – Она помолчала мгновенье и быстро подняла на меня взгляд – глаза у нее теперь были почти черные. – Вы хотите что-то узнать о них от меня?

Я даже не удивился, почему-то я уже принимал за данность, что она может угадывать мои мысли.

– Хотел бы… Конечно, хотел бы…

– Но вы и меня не знаете, – неуверенно сказала Анна.

– Нет, вас я знаю. Я вас чувствую…

– Тогда вы должны чувствовать, что если я что-то скажу про них, то только хорошее. Они все мои старые знакомые…

– А Сергей Пухов был тоже вашим старым знакомым? – спросил я мягко.

– Конечно… Хотя мы общались мало… Все свободное время Пухов проводил со своими детьми… Он был замечательный отец…

Мотор машины ревел, тяжело гудели и били на ухабах баллоны, салон автобуса был заполнен разрозненным шумом и грохотом, я говорил почти над ухом Анны – не боялся, что нас услышат.