При воспоминании об отце я поежилась, пытаясь стряхнуть с себя горькие чувства. Он так надеялся на Австралию, наивно полагая, что в этой огромной дикой стране найдется место для слабого и неискушенного, что с помощью жалких потуг, на которые он только и был способен, он сможет урвать себе кусочек счастья. Когда я думала об этом, мне становилось плохо: насколько он все-таки был чужим здесь, как глубоко ошибался! Хотя, скорее всего, он во многом поехал из-за Джорджа – тот настаивал, безудержно рвался за золотом, с одной стороны, потому что не желал всю жизнь влачить то жалкое существование, которое грозило ему, если бы он оставался в Англии, а с другой – поскольку был прельщен рассказами о легком богатстве и быстрой карьере, ждущих его в Новом Свете. Отец был кротким и скромным человеком, он никогда ни с кем не делился своими мечтами, и, возможно, долгое время работая в услужении у людей вроде Элиу Пирсона, он скопил их достаточное количество, поэтому замысел Джорджа стал чем-то вроде камушка, наконец стронувшего лавину. Всё свои небольшие сбережения отец потратил на то, чтобы мы смогли уехать втроем. Но лавина сошла, а он остался лежать под кухонным навесом в «Арсенале старателя», и Джордж, как только отец перестал быть полезным для него, тут же ушел. Мне было противно об этом думать. Хотелось вообще забыть о Джордже.

Я с досадой посмотрела на Кейт и Розу, хотя в действительности я злилась не на них. Я знала теперь всю правду об этой стране. Не было здесь никаких легких путей. Для сильных – пожалуйста, но так ведь происходит везде – побеждает сильный, имеющий деньги и власть. Роза, пожалуй, была в чем-то права. Если бы я была так же красива, как она, то, скорее всего, путь, о котором она мечтала, показался бы мне заманчивым, поскольку с помощью него можно проще и быстрее прорваться к богатству.

Я продолжала:

– Но, кажется, у нас нет почти никаких шансов.

Наверное, Ларри знал, что говорил: здесь все уже давно расхватано. И тем, кто сейчас в силе, нет никакого резона уступать что-либо. Остальные – так, сторонние наблюдатели. Нету здесь лишних мест, вообще нет места – напрасно отец надеялся.

Я решила прекратить этот пустой разговор и пошла разбирать кучу Розиного нижнего белья, чтобы немного подштопать его. Она не просила меня об этом, но я знала, что сама она ничего не сделает, пока белье совсем не расползется. Кроме того, мне просто хотелось занять чем-нибудь руки, чтобы поскорее улеглись тяжелые мысли.

Но я заметила, что со вчерашнего дня, вернее, с того момента, как я бросила в яму книгу, подаренную Элиу Пирсоном, я все чаще стала думать о нем, даже против своей воли. Передо мной являлось обрамленное сединой лицо с характерным для него сардоническим выражением, когда он дразнил меня, находя в этом какое-то злобное удовольствие. Именно он, а не отец, сформировал меня как личность. Несмотря на то, что он почти все время был прикован к креслу, так как больные ноги не позволяли ему много ходить, он был властным и очень сильным человеком. Он поставил передо мной цель и следил, чтобы я, не сворачивая, шла к ней.

– Ни один мужчина не женится на тебе только за твое лицо, Эмми, – говорил он, – ты должна быть полезной – и все будет хорошо. Ты сможешь дать сто очков вперед нескладным и глупым.

У нас были общие любимые дела, которые мы всегда выполняли вместе. Например, подведение баланса – это же был целый праздник. А еще в маленьком дворике за магазином мы разбили небольшой палисадник, в котором, как правило, ничего не вырастало. Но когда, несмотря на серый от копоти лондонский воздух, нам все же удавалось хитростью выманить из неуступчивой почвы хоть один зеленый росточек, для нас это тоже был огромный праздник. Иногда, когда у Элиу уставали глаза, я читала ему газеты, и он, бывало, подстрекал меня поспорить с ним – о политике, о принце-консорте, о нашем господстве в Индии.