Но он не успевает встать: братья Леон, всклокоченные, с заспанными глазами, в пропахших потом нижних рубашках, без носков, в незашнурованных ботинках бросаются к нему — отец Гарсиа! Они вертятся вокруг него — дорогой отец, — хлопают в ладоши — это чудо из чудес, по такому случаю нынче в Пьюре выпадет снег, а не песок, — пытаются пожать ему руку — его визит настоящий праздник для мангачей, а отец Гарсиа, поспешно нахлобучив шляпу и закутавшись в шарф, сидит не шевелясь и не поднимая глаз от пикео, которое опять осаждают мухи.

— Перестаньте хамить отцу Гарсиа, — говорит доктор Севальос. — Попридержите язык, ребята. Надо иметь уважение к духовному званию и к сединам.

— Никто ему не хамит, доктор, — говорит Обезьяна. — Мы счастливы видеть его здесь, честное слово, мы только хотим, чтобы он подал нам руку.

— Еще ни один мангач не нарушал законов гостеприимства, доктор, — говорит Хосе. — Добрый день, донья Анхелика. Надо отпраздновать это событие, принесите что-нибудь выпить, чтоб мы чокнулись с отцом Гарсиа. Мы помиримся с ним.

Анхелика Мерседес подходит с двумя чашечками кофе в руках. Лицо у нее серьезное, суровое.

— Почему вы такая сердитая, донья Анхелика? — говорит Обезьяна. — Или вы недовольны нашим визитом?

— Вы поношение этого города, — ворчит отец Гарсиа. — Все зло от вас, вы первородный грех Пьюры. Я скорее дам себя убить, чем выпью с вами.

— Не выходите из себя, отец Гарсиа, — говорит Обезьяна. — Мы не смеемся над вами, мы вправду рады, что вы вернулись в Мангачерию.

— Прощелыги, бродяги, — рычит отец Гарсиа, предпринимая новую атаку на мух. — Как вы смеете разговаривать со мной, распутники!

— Вот видите, доктор Севальос, — говорит Обезьяна. — Кто кого оскорбляет?

— Оставьте в покое отца, — говорит Анхелика Мерседес. — Умер дон Ансельмо. Отец и доктор были у его постели и всю ночь не спали.

Оставив чашечки на столе, она идет назад, в кухню, и, когда ее фигура исчезает в заднем помещении, воцаряется тишина, слышно только, как позвякивают ложечки, прихлебывает кофе доктор Севальос и отдувается отец Гарсиа. Братья Леон ошеломленно смотрят друг на друга.

— Сами понимаете, ребята, — говорит доктор Севальос, — сегодня не до шуток.

— Умер дон Ансельмо, — говорит Хосе. — Умер наш арфист, Обезьяна.

— Какое ужасное несчастье, — лепечет Обезьяна. — Ведь это был великий артист, гордость Пьюры, доктор. И добрейшей души человек. У меня разрывается сердце, доктор Севальос.

— Он нам всем был как родной отец, доктор, — говорит Хосе. — Болас и Молодой, наверное, умирают от горя. Это его ученики, доктор, плоть от плоти арфиста. Если бы вы знали, доктор, как они ухаживали за ним.

— Мы ничего не знали, отец Гарсиа, — говорит Обезьяна. — Просим прощения за эти шутки.

— Он скончался скоропостижно? — говорит Хосе. — Ведь еще вчера он прекрасно чувствовал себя. Вечером мы ужинали с ним здесь, и он смеялся и шутил.

— Где он, доктор? — говорит Хосе. — Мы должны пойти туда, Обезьяна. Надо раздобыть черные галстуки.

— Он там, где умер, — говорит доктор Севальос. — У Чунги.

— Он умер в Зеленом Доме? — говорит Обезьяна. — Его даже не отвезли в больницу?

— Для Мангачерии это все равно что землетрясение, доктор, — говорит Хосе.