— Черт возьми, Фусия, ты улыбаешься, — сказал Акилино. — Вспоминаешь об этой девчонке и веселеешь. Что же тебе хотелось сказать ей?

— Мало ли что, — сказал Фусия. — Как тебя зовут, ляг на спину, посмейся еще. Или чтоб она расспрашивала о моей жизни, а я бы ей рассказывал.

— Ну и ну, — сказал Акилино. — Значит, ты влюбился в эту маленькую чунчу.

Вначале можно было подумать, что они не видят ее, что она просто не существует для них. Лалита проходила мимо, а они продолжали трепать чамбиру и даже не подымали головы. Потом женщины начали оборачиваться и пересмеиваться с ней, но не отвечали, когда она с ними заговаривала, и она ломала себе голову — они не понимают ее? Или Фусия запретил им разговаривать с ней? Но они играли с Акилино, а как-то раз одна уамбиска побежала за ними и, догнав, надела на Акилино бусы из зерен и ракушек — это была та самая уамбиска, которая вдруг уехала, ни с кем не попрощавшись, и не вернулась, точно канула в воду. Фусия говорил — вот это хуже всего, когда хотят приезжают, когда вздумается уезжают, а через несколько месяцев возвращаются как ни в чем не бывало. Проклятая штука иметь дело с дикарями, Лалита.

— Бедняжка до ужаса боялась их, — сказал Фусия. — Когда приближался уамбис, она бросалась к моим ногам и, вся дрожа, цеплялась за меня. Уамбисы были для нее страшней самого дьявола, старик.

— Может быть, женщина, которую они убили в Пусаге, была ее мать, — сказал Акилино. — И потом, все язычники ненавидят уамбисов. И неудивительно — они гордецы, всех презирают, и нет другого такого разбойного племени.

— А по мне, они лучше других, — сказал Фусия. — Мне по душе их нрав. Видел ты хоть одного уамбиса-слугу или уамбиса-пеона? Они не дают себя эксплуатировать белым. Они любят только охотиться и воевать.

— Поэтому их и перебьют всех до одного, даже на развод не останется, — сказал Акилино. — Но ты-то их эксплуатировал в свое удовольствие, Фусия. Они разбойничали на Мороне, Патасе и в Сантьяго, а ты на этом зарабатывал деньги.

— Я поддерживал их ружьями и доставлял туда, где были их враги, — сказал Фусия. — Они видели во мне не хозяина, а союзника. Что-то они теперь сделают с шапрой? Наверняка они уже отняли ее у Пантачи.

Родичи убитого продолжали плакать и до крови кололи себя колючками — чтобы полегчало, хозяйка, вместе с дурной кровью выходят печали и страдания, а Лалита — может, это и верно, когда у ней будет горе, она попробует. И вдруг мужчины и женщины поднялись и побежали к обрыву. Они влезали на лупуны, показывали на озеро. Едут? Да, в горловине протоки показалось каноэ — носовой, Фусия, много груза, а за ним второе — Пантача, Хум, еще груз, уамбисы и лоцман Ньевес. И Лалита — смотри, Акилино, сколько каучука, никогда не видела столько, слава Богу, скоро они разбогатеют и уедут в Эквадор, а Акилино визжал от радости — понял? — только жаль уамбиса, которого убили.

— Он остался без женщины и без хозяина, — сказал Фусия. — Наверно, повсюду ищет меня, бедняга, и плачет в голос от горя.

— Пантачу нечего жалеть, — сказал Акилино. — Это пропащий человек, он совсем рехнулся от своих отваров. Наверное, и не заметил, что тебя нет. Когда я в последний раз приехал на остров, он меня даже не узнал.

— А как ты думаешь, кто меня кормил, когда эти сволочи смотались? — сказал Фусия. — Он стряпал для меня, ходил охотиться и ловить рыбу. Я не мог подняться, старик, и он, как верный пес, весь день не отходил от моей постели.