Его отец тогда же собрался и пошел в дом Хуанов и спросил нет ли у них лишней рабыни.

— Только не из слишком молоденьких и, главное, не из очень красивых, — сказал он.

Ван-Луну было тяжело, что она будет некрасива. Было бы хорошо иметь красивую жену, чтобы другие мужчины поздравляли его и завидовали. Отец, видя его недовольное лицо, закричал:

— А на что нам красивая женщина? Нам нужно, чтобы женщина смотрела за домом, рожала детей, работала в поле, — а разве красивая женщина будет все это делать? У нее на уме будут только наряды. Нет, нам красивых женщин не нужно. Мы крестьяне. А кроме того, где это слыхано, чтобы хорошенькая рабыня оставалась девушкой? Все молодые господа досыта наиграются с ней. Лучше быть первым с безобразной женщиной, чем сотым с красавицей. Не думаешь ли ты, что твои крестьянские руки понравятся красивой женщине больше, чем нежные руки богача, и что твое загорелое лицо покажется ей лучше, чем золотистая кожа тех, кто брал ее для удовольствия?

Ван-Лун знал, что отец говорит правду, тем не менее ему пришлось пережить внутреннюю борьбу со своей плотью. Потом он сказал резко:

— Я не женюсь на ней, если она рябая или с заячьей губой.

— Посмотрим, есть ли из чего выбирать, — отвечал отец.

Женщина оказалась не рябая и не с заячьей губой. Это было ему известно, но это было и все. Они с отцом купили два серебряных золоченых кольца и серебряные серьги, которые отец отнес к хозяину женщины в знак помолвки. И больше Ван-Лун ничего не знал о своей будущей жене. Разве только то, что сегодня он может пойти за ней и привести ее.

Он вошел под прохладные и темные своды городских ворот. Мимо ворот целый день сновали водоносы, везя тачки, нагруженные большими кадками воды, и вода плескалась из кадок на каменные плиты. Под воротами, пробитыми в толстой стене, сложенной из кирпича и глины, всегда было сыро и прохладно, — прохладно даже в летний день. И продавцы дынь раскладывали на каменных плитах свой товар — дыни, разрезанные пополам, утоляющие жажду своей сочной и прохладной мякотью. Дынь еще не было, время для них еще не пришло, но корзины мелких и жестких зеленых персиков стояли вдоль стен, и продавцы выкрикивали:

— Первые весенние персики, первые персики! Покупайте и ешьте, очищайте ваши желудки от зимней отравы!

Ван-Лун подумал: «Если она их любит, я куплю ей пригоршню, когда мы пойдем обратно».

Ему трудно было представить себе, что, когда он снова пройдет под этими воротами, позади него будет итти женщина.

За воротами он свернул направо и через минуту очутился на улице цырюльников. Раньше него пришло немного народу: несколько человек крестьян, которые привезли овощи накануне ночью, чтобы продать их рано утром на рынке и вернуться к полевым работам. Всю ночь они дремали, дрожа от холода и согнувшись над своими корзинами, а теперь эти корзины стояли пустыми у их ног. Ван-Лун свернул в сторону, чтобы его не узнали, потому что сегодня он не хотел слышать обычные шутки. По всей улице длинными рядами стояли цирюльники за своими столиками, и Ван-Лун подошел к самому дальнему и сел на стул, сделав знак цырюльнику, который стоял, болтая с соседом. Цырюльник сейчас же подбежал и налил воды в медный тазик из стоявшего на жаровне чайника.

— Начисто побрить? — спросил он деловито.

— Да, голову и лицо, — ответил Ван-Лун.

— Уши и ноздри прочистить? — спросил цырюльник.

— А сколько за это нужно доплачивать? — осторожно осведомился Ван-Лун.

— Четыре медяка, — сказал цырюльник, начиная полоскать черную суконку в горячей воде.

— Я дам тебе два, — сказал Ван-Лун.

— Тогда я прочищу одну ноздрю и одно ухо, — быстро возразил цырюльник — Которое хочешь, левое или правое? — Он скроил рожу, глядя на соседа-цырюльника, и тот расхохотался.