— Видно, что будет дождь. Вот по этому облаку, что надвигается на левый рог молодого месяца. Должно быть, не позже, чем завтра ночью! — А потом, увидя, что Ван-Лун берет у женщины корзину, он снова закричал: — Много потратил денег?

Ван-Лун поставил корзину на стол.

— Сегодня будут гости, — сказал он кратко, внося сундук О-Лан в ту комнату, где он спал, и ставя рядом с сундуком, где лежала его одежда. Он посмотрел на сундук странным взглядом.

Но старик подошел к двери и заговорил стремительно:

— В этом доме нет конца тратам!

В сущности ему льстило, что сын позвал гостей, но он чувствовал, что долг приличия обязывает его ворчать перед невесткой, чтобы она с первых же дней не стала расточительна. Ван-Лун ничего не сказал и понес корзину на кухню, а женщина последовала за ним. Он вынул провизию, положил на край незатопленной печки и сказал:

— Вот свинина, а вот говядина и рыба. Есть будут семеро. Сумеешь ты приготовить ужин?

Он не смотрел на женщину, — это было бы неприлично.

Женщина отвечала бесцветным голосом:

— Я была служанкой на кухне с тех пор, как попала в дом Хуанов. Там готовили мясо три раза в день.

Ван-Лун кивнул и оставил ее одну. Он не видел ее до тех пор, пока не собрались гости: общительный, хитрый и вечно голодный дядя, сын дяди, дерзкий парень лет пятнадцати, и соседи, неуклюжие и ухмыляющиеся от робости. Двое были из соседней деревни, они обменивались с Ван-Луном семенами и помогали друг другу убирать урожай, а третий, Чин, был его ближайший сосед, — маленький спокойный человек, говоривший неохотно, только в случае крайней необходимости. Когда они уселись в средней комнате, из вежливости заняв места не сразу, а после долгих колебаний и споров, Ван-Лун пошел на кухню и велел женщине подавать. Он был доволен, когда она сказала ему:

— Я буду подавать чашки, а ты ставь их на стол. Я не люблю выходить к мужчинам.

Ван-Лун ощутил большую гордость, что эта женщина принадлежит ему и не боится ему показываться, но к другим мужчинам выходить не хочет. Он взял чашки из ее рук у кухонной двери, поставил их на стол в средней комнате и громко провозгласил:

— Ешьте, дядя и братья!

И когда дядя, который любил пошутить, сказал:

— А разве мы не увидим чернобровой невесты? — Ван-Лун возразил твердо:

— Мы еще не одна плоть. Не годится, чтобы чужие мужчины видели ее, пока брак не совершился.

И он упрашивал их есть, и они ели угощение охотно и в полном молчании, и один из них похвалил коричневый соус к рыбе, а другой — хорошо зажаренную свинину. И Ван-Лун снова и снова повторял в ответ:

— Это плохая еда, она плохо приготовлена.

Но в глубине души он гордился ужином, потому что к мясу женщина добавила сахару, уксусу и немного вина и сои, и получилось такое вкусное блюдо, каких самому Ван-Луну еще не доводилось пробовать за столом у своих друзей.

Ночью, после того как гости просидели долго за чаем и истощили все свои шутки, женщина все еще возилась у печки. А когда Ван-Лун, проводив последнего гостя, вошел в кухню, то увидел, что она заснула на куче соломы, рядом со стойлом быка. В волосах у нее запуталась солома, он позвал ее, а она быстро подняла руку, словно защищаясь от удара. Когда она наконец раскрыла глаза и посмотрела на него странным взглядом, он почувствовал, что стоит лицом к лицу с ребенком. Он взял ее за руку и повел в ту самую комнату, где еще сегодня утром он мылся для нее, и зажег красную свечу на столе.