Белович чуть приподнял жалюзи, плечи приподнялись и опустились в тяжком вздохе.

    – Часам к шести, – произнес он, не поворачиваясь, – когда народ повалит с работы, этой дряни наберется полная площадь!.. Западные СМИ растиражируют!

    Власов тоже выглянул, ухмыльнулся:

    – Пусть клевещут.

    До Беловича не дошло, анекдотов той эпохи не знает, даже не поймет, в чем соль, взглянул на часы, предложил:

    – Вызвать бритоголовых? Те им быстро рога свернут!

    Бронштейн посмотрел через наши плечи, приподнявшись на цыпочки, возразил:

    – Ни в коем случае!

    Белович воззрился на него враждебно.

    – Это почему же?.. Вам, Исаак Маркович, дела государственные не понять. Или вы тоже намереваетесь в политику, так сказать?

    Бронштейн энергично помотал головой.

    – Бухгалтер не может стать политиком. Исключено.

    – При чем здесь бухгалтеризм?

    – Для бухгалтера, – пояснил Бронштейн, – любое высказывание может быть либо верным, либо неверным, а у политика истина где-то посередине. Я хочу спросить, а что общественность скажет? Хулиганы из РНИ напали на мирно протестующую по всем канонам свободы молодежь? И на чьей стороне будет общественное мнение?

    Лукошин взглянул в мою сторону выразительно, мол, видите, Борис Борисович, этот гад своих защищает, поинтересовался густым церковным голосом:

    – А когда это бритоголовые стали нашими?

    – Народ не отличает, – возразил Бронштейн резонно. – Для него нет оттенков. Все патриотически настроенные движения для простой русской интеллигенции – РНИ, так что мы на самом деле отвечаем за всех, хотя эти все нам и не подчинены.

    Я смолчал, он прав, а Лукошин спросил так же благостно, словно причащал у аналоя заблудшую овцу:

    – А что вы предлагаете, Исаак Маркович? Выйти смиренно и принять у них все требования? Согласиться выполнить все, а это значит – подняться повыше и повыпрыгивать головами вперед на асфальт?

    Бронштейн подумал, сказал медленно:

    – Есть у меня концы в движении геев за равные права… Нет-нет, не подумайте, у меня все в порядке, просто школьный приятель там в руководстве. Нет, он тоже не гей…

    – Да и вы, Исаак Маркович, – почти пропел Лукошин, – вроде бы не совсем уж русский националист…

    Бронштейн сделал вид, что не заметил подколки:

    – Что, если позвоню и предложу вывести его активистов на демонстрацию протеста против русского национализма? Он, правда, очень интеллигентен и не желает никаких стычек, но пообещаем, что бить не будем… в смысле, я пообещаю. Зато будет много корреспондентов, приедет телевидение…

    Белович спросил с интересом:

    – У вас и там школьный приятель?

    – Нет, – ответил Бронштейн скромно, – там у меня двое с институтской скамьи… Очень милые, кстати, люди. Интеллигентные, хоть и на телевидении. И совсем не идиоты, хоть и постоянно на работе. Словом, организуем в лучшем виде.

    Лукошин пыхтел и наливался багровым, стал устрашающе огромным.