– Ну, ваш полковник – кавалер хоть куда!

«Кавалер? Почему кавалер? – раздумывала девочка. – Может, он хотел сказать „кавалерист“?»

По воскресеньям после кладбища и перед тем, как сесть в коляску, мадам Форжо заходила в кондитерскую Кейрола́ и покупала заварные пирожные с кремом – воскресное лакомство. Этот кондитер, бывший наездник, разделял политические убеждения полковника.

– Вы не поверите, господин полковник! Новый командир жандармерии – красный!

– Ну что ж, он стремится сделать карьеру, – желчно говорил полковник. – Только как бы ему не промахнуться: Франция еще воспрянет.

– Ох, не знаю, господин полковник. Такая ненависть кругом, прямо невероятно… Еще хуже, чем в Революцию.

По воскресеньям после обеда Клер охотно вернулась бы в деревню, на вечернюю службу; ей хотелось еще раз подышать священным запахом ладана, послушать Magnificat  и окунуться в мягкие волны органных мелодий. Но полковник был против:

– Это невозможно… Лошади слишком устали. Поиграй здесь.

«Поиграй»… легко сказать! У Клер не было друзей: одни дома закрыли перед ней двери из-за местных вендетт, другие пустовали – многие семьи проводили зиму в Париже или Лиможе. И Клер, пообедав, шла искать приют в кухне, где топившаяся печь давала ровное постоянное тепло. Толстуха Мари, повязав косынку на голову, потрошила курицу или лущила горох. Она всегда находила дело для Клер:

– А ну-ка натолки мне сахара… А потом взбей белки, да как следует…

Ах, до чего же приятно было вращать венчик, быстро-быстро, смотреть, как вздувается сладкая воздушная масса, а заодно прислушиваться к дерзкой болтовне служанок. Однако Леонтина, преданная и богобоязненная душа, считала себя ответственной за Клер и уводила ее прежде, чем девушки переходили границы приличия.

– А что это сказала Мари, а?.. Ну, Титина, что это она сказала про девушку, которую повалил парень? Почему все смеялись, разве это смешно, Титиночка?

– Ничуть не смешно! Здешние люди прямо как животные!

Леонтина сама была уроженкой этого края, но ее мать, работавшая горничной у сенатора, строго воспитала ее. Она много читала и даже, получая всего тридцать франков месячного жалованья, подписывалась на «Veillées des Chaumières» («Посиделки в хижинах») – еженедельный иллюстрированный журнал с романтическими и религиозными историями, который после прочтения одалживала чете Ларноди.

– Надобно оградить персонал от дурных книг, – говорила она.

Леонтина знала наизусть стихи Луизы Аккерман и Марселины Деборд-Вальмор. По воскресным дням она читала Клер «Дневник Маргариты» – жалостную нравоучительную историю. Маргарита плыла на корабле на остров Бурбон со всей своей семьей; ее младший брат, еще младенец, умирал на борту судна; ее лучшая подруга Мари также скончалась, только позже. Клер готова была слушать эту историю бесконечно.

– Но что же тебе нравится в этой книге? – недоуменно и насмешливо спрашивала ее мать.

– Смерть ребеночка и смерть Мари.

Второй историей, которую Клер без конца просила читать Леонтину, была «Тайна Фруа-Пиньона». Там было письмо юной девушки, которое Клер находила в высшей степени изысканным: «Твоя навсегда, командор… Мари-Тереза Кардаво» . Клер могла часами повторять эти слова: «Твоя навсегда, командор…» . Она не знала, кто такой командор, и не понимала точного смысла выражения: «Твоя навсегда» . Но эти слова звучали, как музыка. Она долго сопротивлялась чтению молитв с перебиранием четок, но стоило ей узнать, что четки называются rosaire , как она сразу пристрастилась к этому занятию.