– И у многих других конунгов! – спесиво заявил Тьёдар. – Нигде без подарка не оставался!
Кстати, о подарках.
– Позволь, князь, вручить тебе подарок небольшой, что привез я из дальних стран, где кожа у людей чернее, чем нос у собаки! – солидно произнес я по-словенски и с поклоном протянул Гостомыслу кинжал.
Тот принял, оглядел придирчиво, процедил:
– Работа хороша, вижу. А хорош ли в бою?
«Да неужели ты еще сам в бой ходишь?» – мысленно усомнился я. Видок у князя был не слишком боевой. Ну да я его не знаю. Может, и ходит.
– Свартхёвди, покажи, – попросил я.
Медвежонок принял у Гостомысла, ухмыльнулся… И вдруг со страшной силой метнул в щит одного из Гостомысловых стражей. Тот даже дернуться не успел. Бам! – и из верхнего края щита торчит вошедший в него на две трети кинжал.
Я поглядел на ошеломленного бойца. На роже было написано: на пядь бы выше – и мне трындец!
– Щит князю покажи! – рявкнул я.
Вот что значит командный голос. Боец даже не задумался о том, могу ли я отдавать ему приказания. Подошел и показал.
Кинжал пробил кожу и расщепил доску основы. Отличный бросок. Я на такой не способен, потому и попросил Свартхёвди.
Гостомысл без труда извлек оружие, оглядел придирчиво, улыбнулся:
– Доброе железо!
Я бы сказал: превосходная сталь, но князей не поправляют.
Дело налаживалось. Хрёрек уступил князю собственное место, сам занял место жены, а той подали третье кресло. А вот людям князя пришлось устраиваться подальше. После нас. Я бы, может, и уступил, но поймал взгляд Хрёрека и чуть заметное движение головы и знаком показал своим: не вставать. Тем более что люди конунга по другую сторону стола тоже не оторвали задниц от скамьи.
Пришлось Гостомысловым ближникам, или кто там с ним пришел, пристраиваться за моими дренгами.
Выпили за здравие Гостомысла. Закусили. Выпили за здравие князя Рюрика. Закусили. Выпили за здравие княгини и ее благополучное разрешение от бремени. Закусили. Выпили и закусили просто так.
И только после этого Хрёрек очень вежливо попросил меня поведать о том, как подло напал на нас эстский работорговец.
Я поведал. Упирая на то, что только полный идиот может напасть на таких, как мы, не имея численного перевеса хотя бы впятеро. О берсерках не упомянул.
Гостомысл поинтересовался, есть ли свидетели?
«Какие свидетели?» – удивился я. Мы, даны, когда начинаем убивать, то не успокоимся, пока не укокошим всех врагов. Рабов мы, конечно, не тронули, но у нас как-то не принято принимать свидетельства рабов. Правда, вспомнил я, есть и один свободный. Я освободил его, потому что знал, что это – свободный человек. Его отец когда-то оказал мне гостеприимство, а я добро помню. И вообще у нас на Сёлунде если кто-то без должного основания обратит человека в рабство, то, если об этом узнают, наказание будет сурово. Не знал, что здесь, на земле Гостомысла, – иначе.
– Ты слишком хорошо говоришь на нашем языке для дана! – заявил князь в ответ на претензию в негуманности.
– Я некоторое время жил там, где говорят на вашем языке, – сказал я, переходя на скандинавский, который, как я понял, Гостомысл понимал отлично. – А на Сёлунде у меня земля, дом, жена и много работников. Я – не бедный человек и славы немалой (хвастаться здесь принято, это норма), и с Рагнаром-конунгом в дружбе, но Хрёрек-конунг дорог мне, и я услыхал, что ему нужны верные люди. И вот я здесь.
Отличная речь, как мне показалось.
Хрёрек одобрительно кивнул.
– Что за человек, которого сделали рабом? – спросил Гостомысл. |