— Я знаю… место… где есть больше…— но сонзнание не слушалось его.

Нет, сейчас не время. Он попытался подняться и снова упал на стул. Стакан клацнул о зубы.

— Выпей, приятель, — шептал на ухо низкий голос. — Достану я тебе доктора, будь спокоен. А ты покажешь мне это место, а?

Роун проглотил тепловатую, вонючую жиднкость, которая заполнила желудок. Мужчина принес еще воды, теперь уже похолодней и пончище. Он даже стакан вытер — о свою рубашку.

— Слушай, парень, опасаться тебе нечего. Я, Похлебка, свой парень. Конечно, я дам тебе комннату. Большую комнату с кроватью и всяким танким. Только получше смотри, когда будешь принкрывать дверь, а то неизвестно, кто там может оказаться, — и он утробно загоготал.

— Мне нужно — отдохнуть, — попросил Роун. — Все… будет… в порядке. Найди моих друзей. Нандеюсь… у Дэзирен все хорошо. А потом… уйду из этого грязного места…

— Ты только не волнуйся, малыш. Я отлично тебя устрою. А потом мы побеседуем с тобой, где нам достать побольше таких безделушек. Но только ты никому не говори, понял?

— Ты меня…— Роун осекся, понимая, что все его попытки что-либо объяснить безуспешны. Он просто оперся на крепкую руку толстяка и довенрился ему.

Он пробивался сквозь кошмар лихорадки и погони, крови и жестокости… Режущий свет сленпил глаза; с трудам открыв их, Роун увидел занляпанный потолок,, грязные панели и рваные бархатные занавеси, а перед собой — сморщеннонго старикашку, тупо помаргивавшего глазами.

— Да ты, парень, действительно опасно болен. Умудрился подхватить все мыслимые болезни да еще парочку таких, о которых я даже не слынхивал.

Роун попытался сесть, его голова дернулась, и боль прошила ее насквозь, словно удар топонром. Он лежал, ожидая, когда же утихнет пульнсация в висках. Желудок болел так, словно его давили и топтали коваными башмаками, а тошннота захлестывала, как вспенивающиеся нечинстоты в выгребной яме.

— Обожглась? — гоготал старик откуда-то из глубины дома. — Похоже, ты так и стряпаешь с тех пор, как научилась держать ложку в руках.

Через стену Роун услышал звучный шлепок.

— За полмедяка я тебе и улыбаться-то не станну! — прокричал женский голос, и дверь хлопнула.

— Надо уходить, — сказал Роун. Он попытался сбросить с себя грубое одеяло, но снова нахлынула чернота.

— …какое-нибудь лекарство, заставь его говонрить, — донесся до него грубый голос бармена.

— Как скажешь, Похлебка… но он может умереть.

— Только сначала пусть скажет. Роун почувствовал холодное прикосновение к своей руке, затем резкий, болезненный удар.

— Где добыча, малыш? — потребовал грубый голос Похлебки.

— Надо подождать с часок. Ему надо немного поспать, чтобы набраться сил.

— Ладно, но если он сдохнет раньше, чем уснпеет сказать, я сверну твою костлявую шею.

— Об этом можешь не беспокоиться, Понхлебка…

Его душил и мучил вихрь желтой пыли. Иногнда незнакомые голоса хлестали по ушам, словно плети, он отбивался, бежал, падал, а где-то данлеко впереди, на залитой светом сцене, острый клинок впивался в розовую плоть нежной Дэзирен. Роун пробивал себе дорогу к ней сквозь сунмасшедшие лица, но они все кружились и крунжились перед ним, заслонив лицо Дэзирен… Нанконец с диким воплем он вырвался из этого кошнмара.

— …скажи мне, пока не вернулся этот пронклятый обжора, — хрипел противный голос лекаришки. — А я за это тебе дам такое лекарство, что ты забудешься и уснешь, как щенок у сучьнего соска.