|
Занятны в своем роде были и извозчики, которые два раза в неделю, в те ночи, когда ожидалось прибытие пассажирского судна из Англии, выстраивали перед нашим кораблем целый батальон слепящих фонарей. Они слезали с козел и сочным языком простонародья рассказывали друг другу неприличные анекдоты — каждое слово было ясно слышно на борту, где я сидел и курил у главного люка. Раз я целый час вел в высшей степени «интеллигентный» разговор с человеком, которого я не мог разглядеть, — джентльменом из Англии, как он любезным тоном отрекомендовался мне. Я сидел на палубе, он — внизу на пристани, на ящике с пианино (выгруженном с нашего судна на берег в этот самый вечер), и курил сигару с очень хорошим запахом. Разговор касался попеременно политики, науки, естественной истории и оперных певцов. Затем, сказав отрывисто: «А вы, кажется, очень неглупый молодой человек», мой собеседник сообщил мне, что его фамилия Сеньор, и ушел — к себе в гостиницу, должно быть. О тени, тени прошлого! Мне показалось, что я вижу седые бакенбарды, когда он обернулся под фонарем. Как грустно думать, что в силу естественного закона природы он сейчас уже, конечно, в могиле. Я мог бы обвинить его разве только в некотором догматизме суждений. И звали его Сеньор! Мистер Сеньор.
Однако моя сторожевая служба имела и свои неудобства. Как-то в зимнюю, темную, грозовую ночь в июле, когда я, укрывшись от дождя, стоял полусонный на корме, по трапу вверх взлетело какое-то существо вроде страуса. Я говорю — страуса, потому что существо это двигалось как будто не только на двух ногах, но и при помощи пары коротких крыльев. Но это был человек, а странное сходство с птицей ему придавало пальто, разорванное на спине и развевавшееся двумя половинками у него за плечами. То есть, я так думаю, что это было пальто, ясно разглядеть было невозможно. Уму непостижимо, как он мог добраться до меня с такой быстротой, ни разу не споткнувшись на незнакомой палубе. Для этого нужно было видеть в темноте лучше кошки. Человек, задыхаясь, стал умолять меня, чтобы я позволил ему укрыться до утра у нас в полубаке. Следуя полученному мной строгому распоряжению, я отказал — сперва мягко, потом, когда он стал настаивать все более дерзко, я заговорил суровым тоном. — Ради бога пусти, товарищ! За мной гонятся — я тут в одном месте часики захватил… — Выметайся отсюда! — сказал я. — Не обижай бедного человека, дружище! — заскулил он жалобно. — Сейчас же уходи на берег. Ну! Слышишь, что ли? Молчание. Он весь съежился и был нем, как будто в отчаянии не находил слов. И вдруг — бац! — удар по лицу ослепил меня, и в этой вспышке света исчез мой гость, оставив меня лежащим на спине с позорнейшим «фонарем» под глазом, какой вряд ли получал когда-нибудь человек за честное выполнение долга. Тени! Тени! Надеюсь, он спасся от врагов, которые тогда за ним гнались, и живет и здравствует по сей день. Но кулачище у него был удивительно тяжелый, а меткость удара в темноте просто поразительная. Бывали со мной и другие происшествия, большей частью не такие плачевные и более занятные, а одно весьма трагическое. Но самым интересным из всего, что приходилось мне наблюдать, был наш старший помощник капитана, мистер Б. Он каждый вечер сходил на берег и там в каком-то ресторане встречался со своим старым приятелем, штурманом с барка «Цицерон», стоявшего на другой стороне Круглой Гавани. А поздно ночью я уже издали слышал неровные шаги и громкие голоса двух друзей, которые вели нескончаемый спор. Штурман «Цицерона» провожал нашего Б. до его корабля, и здесь еще с полчаса продолжался бессмысленный и бессвязный, но самый дружеский разговор внизу, у сходней, а потом я слышал, как мистер Б. настаивал, что его черед проводить друга на барк. Оба удалялись, и, пока они обходили кругом гавань, я все слышал их интимно-дружеские голоса. |
