Когда Дик принес запас болтов, Барти задумчиво разглядывал два плотно набитых чересседельных мешка. Вздохнул:

– Не то я постарел, не то жирком подернулся – сколько уж дальше Корварены не ездил? А тут – невесть куда, да с такой спутницей. Никак мысли не соберу.

– Главное, не забудь, что можешь вызвать помощь, – с непривычной серьезностью напомнил сэр Дик. – Чует мое сердце: эта сумасбродка рано или поздно влипнет так, что сам не вытащишь. Хотел бы я знать, чего ей дома не сиделось!

Барти перекинул мешки через плечо, подхватил туго скатанный торок:

– Пора… ну, Дик, бывай!

– Удачи.

На серьезные дела провожать не принято: дурная примета. Пока Барти сбегал вниз по лестнице, Дик стоял, прислонясь к косяку. И лишь дождавшись хлопка двери, медленно спустился следом. Его очередь заступать на дежурство. Жаль. Дик предпочел бы напиться.

Между тем Барти выкинул из головы и неудачный разговор с девчонкой, и не слишком веселые проводы. Что прошло, того не изменишь, пришла пора думать о будущем. А будущее представлялось рыцарю отнюдь не безоблачным.

Беспокоило полное незнание планов Марианы. А пуще того – ее снаряжения. Обидно будет, если у девицы не окажется с собой чего-то необходимого.

И скребло назойливое ощущение – что-то забыл.

Пока седлал Храпа, еще раз перебрал в уме содержимое мешков и тороков – вроде всё по местам и даже с излишком. Видно, долгий путь с неизвестностью вместо цели так спутал мысли.

Мариана ждала поодаль, словно намекая: поторопись. Барти окинул девушку и ее лошадку оценивающим взглядом – и сквозь зубы помянул Нечистого. Кобыла, конечно, хороша: сухощавая, изящная, наверняка нервная, таких разводят на южном побережье, в них заметна примесь благородных ханджарских кровей. Южаки великолепны для прогулок, состязаний, для боя, наконец. Но оскорблять такую поклажей?! В долгий путь куда разумнее отправляться на чистокровном таргальском коне, пусть не таком красивом, зато выносливом. А впрочем, у девчонки лишь две полупустые сумы да плащ у седла свернут. И плащ-то кобыле под стать: нарядный, из дорогого сукна, но вряд ли способный укрыть от дождя и холодного ветра.

Да уж, так собравшись, только на подвиги и отправляться!

Девушка заметила интерес спутника, сердито вздернула подбородок и развернула Пенку. «Нечего пялиться!» – внятно сказали нежеланному спутнику ее напряженная спина и развернутые до предела плечи. Ну что ж. После поговорим.

По себастийским улочкам разумней ехать след в след. Цокают по брусчатке копыта, плывут назад белые стены домов, забранные ставнями от непогоды окна, островерхие черепичные крыши. Ветер толкает в спину, и обгоняют неторопливого всадника сорванные с лип и тополей листья… Барти отпустил Мариану вперед, задумался: откуда же нехорошее чувство? Да, девица не готова к путешествию, ну так что ж? Впервой ли? Или всему виной хмурые предштормовые сумерки? Словно и небо рассердилось на глупую девчонку. И колокола… Старая себастийская традиция: когда надвигается шторм – время помолиться о тех, кто в пути, о плавающих и путешествующих. Разрывая в клочья шум листвы и гул прибоя, плывет над Себастой звон колоколов, и кажется – они плачут. Не по ним ли с Марианой?

2. Мариана, девица из благородной семьи

Мариане тоже казалось, что колокола плачут этим вечером. Колокола, чудо Себасты Приморской! Плачут вместе с нею, Марианой, дочерью рыцаря, внучкой полкового знаменосца, правнучкой военного коменданта Южной Миссии… благородные предки простят, они видят сверху, из Света Господнего: не из придури пришла их наследница проситься в себастийский отряд… плачут, потому что утешить ее никому не по силам.