– «Волшебный лес», – возмущалась Марта, нервно ломая сигарету, – ну и дурацкое названьице! Да кому ни скажу, все моментально ржать начинают: «Ой, умора, а где же Белоснежка и семь гномов!»

– Ну название дело десятое, – попыталась я ее вразумить, – наше Ложкино тоже звучит не ахти! Его народ Вилкино называет, Кастрюлькино и Кофемолкино. Не обращай внимания.

– И что, мне там безвыездно сидеть? – злилась Марта.

– Почему? – удивилась я.

– Так метро рядом нет и электрички, между прочим, тоже! – шипела она.

– Андрюшка тебе машину купит, – парировала я.

– Водить не умею!

– Научишься.

– Не хочу! – рявкнула Марта.

– Но почему?

И тут она назвала наконец истинную причину:

– Не желаю жить в колхозе.

Все! Никакие аргументы, что коттеджный поселок – это вовсе не фермерское хозяйство, на нее не действовали.

Марта полностью саботировала строительство особняка, не принимала участия в планировке комнат, которую ей с невероятным энтузиазмом подсовывал муж, ни разу не посетила участок и на все Андрюшкины заигрывания типа: «Марточка, какую мебель поставим в гостиной?» – мрачно отвечала:

– Любую, мне однофигственно.

Наконец вилла была готова, и Андрюшка затеял переезд. Марта, бледная от злобы, категорично заявила:

– Нет, я останусь тут, в городской квартире.

Разразилась такая война, что «Буря в пустыне» покажется детскими играми в казаков‑разбойников. Андрюшка хлопнул дверью и заорал:

– Развод!

Более того, он с мстительным огнем в глазах заявил:

– Ладно, дорогая жена, если ты так твердо стоишь на своем, будь по‑твоему. Живи здесь одна, а я поеду за город. Меня Москва убивает, плющит и колбасит. Значит, развод! Но, имей в виду, никаких алиментов тебе платить не стану, ступай снова в школу, учи Митрофанов!

Вот тут Марта перепугалась и с кислой физиомордией перебралась в «Волшебный лес». Оказавшись в коттеджном поселке, она палец о палец не ударила, чтобы хоть как‑то украсить быт. Десятки женщин, не в силах справиться с собой, покупают милые, совершенно ненужные, но так греющие душу пустячки: всякие керамические фигурки, забавные чашечки, свечки, эстампы, покрывала, салфетки. Марта не приобрела ничего подобного. Она не посадила ни одного цветочка, не купила ни одной подушечки, только морщилась, когда Андрюшка вечером, открывая окно, восклицал:

– Марта! Какой воздух! Его пить можно!

Литвинский все же чувствовал некий дискомфорт от того, что «сломал» жену, поэтому он не спорил, когда Марта намыливалась в горы. Она после переезда в загородный особняк принялась гонять на «тропу» четыре, а то и пять раз в год. Андрюшка только кивал:

– Съезди, дорогая, развлекись, нечего у телика гнить.

Как‑то раз, приехав к нам и выпив малую толику коньяка, приятель разоткровенничался.

– Да уж, – произнес он, опрокидывая в себя содержимое пятого по счету фужера, – пусть она в свои горы катается, хотя что в них хорошего?

Я молча налила ему шестую порцию «Хеннесси». Андрюшке надо было жениться на тихой тетке, любительнице возиться с клумбами и грядками, а Марте бы в мужья сгодился завсегдатай Грушинских фестивалей авторской песни. Такой бородатый мужик, в грязных джинсах, с гитарой за спиной и с блокнотом собственных стихов в кармане. Вот тогда бы Литвинские и были счастливы, поодиночке, им не следовало жениться, они просто мучили друг друга. Что держало Марту около Андрея, было понятно: деньги. Впрочем, она и не скрывала этого.

– Андрей невозможен, – сердито говорила она мне, – чем старше становится, тем дурее, но, увы, я должна признать: мне без него не прожить, а о поездках в горы в случае развода придется забыть раз и навсегда.