— Слыша Голоса, видите ли вы свет? — спрашивает кто-то.

— Свет исходит не только от вас, мой прекрасный сеньор! — отвечает Жанна так быстро и живо, что многие невольно усмехаются.

— Я уже на это раз отвечала… Поищите в ваших бумагах, — говорит она одному из письмоводителей.

Тот ищет и находит.

— Ну вот видите. Будьте же впредь внимательней, а не то я вам уши надеру, — шутит она так весело, как будто это не суд, а игра.

— Жанна, хорошо ли, что вы дрались под Парижем, в день Рождества Богородицы?

— Будет об этом! — отвечает она, потому что знает, что они все равно не поймут, что это было хорошо.

— Видели вы, Жанна, как льется английская кровь?

— Видела ли? Как вы осторожно говорите! Да, конечно, видела. Но зачем же англичане не уходили из Франции?

— Вот так девка, жаль, что не наша! — восхитился кто-то из английских рыцарей.

— Молчите! — кричит на него епископ Бовезский и продолжает, обращаясь к Жанне:

— Вы и сами убивали?

— Нет, никогда! Я носила только знамя.

— Почему в Реймсе, на королевском венчании, не было ни одного знамени, кроме вашего?

— Кому труд, тому и честь, — отвечает она, и все на минуту умолкают, точно ослепленные молнией: так прекрасен ответ.

LVI

Многие ответы ее на самые темные и сложные вопросы богословской схоластики — чудо детской простоты. Кажется иногда, что не сама она говорит, а Кто-то — через нее:

Будет вам дано, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух (Мт. 10, 19–20).

— Будете ли вы, Жанна, в раю или в аду? Что вам говорят об этом Голоса?

— Буду, говорят, спасена, и я этому верю так, как будто я уже сейчас в раю!

— Эти ваши слова большого веса, Жанна.

— Да, это для меня великое сокровище!

— Думаете ли вы, что находитесь в состоянии благодати? — спрашивает ученейший доктор Парижского университета, мэтр Жан Бопэр.

Ропот возмущения проносится между судьями. Кто-то из них замечает, что подсудимая может не отвечать на такие вопросы.

— Молчите, черт вас побери! — кричит епископ Бовезский.

Но Жанна отвечает так, что все удивляются:

— Если я еще не в состоянии благодати, — да приведет меня к нему Господь, а если я уже в нем, — да сохранит. Я была бы несчастнейшим в мире существом, если бы не надеялась на благодать Божью.

«Сам дьявол внушает этой бестыжей девке такие ответы», — полагают судьи. Дьявол или Бог — в этом, конечно, весь вопрос.

— Я полагаю, — говорит один из судей, — что Жанна в таком трудном деле против стольких ученых законоведов и великих богословов не могла бы защищаться одна, если б не была вдохновляема свыше.

«Жанна слишком хорошо отвечает», — думает все с большей тревогой мессир Пьер Кошон. В самом деле, юность, слабость ее и беззащитность внушают к ней судьям такое участие, что во время допросов они потихоньку делают ей знаки, как отвечать.

— Зачем ты помогаешь ей знаками? — кричит граф Варвик в бешенстве на доминиканского монаха, брата Изамбера. — Если не перестанешь, негодяй, я велю тебя бросить в Сену!

— Этот суд недействителен… я не хочу больше на нем присутствовать, — говорит мэтр Жан Логиэ, именитый клерк Нормандский, покидая Руан. И многие другие признавались впоследствии: «Мы хотя и были на суде, но все время думали только о том, как бы убежать».