|
В Лионе, когда я там жила, у меня было несколько подруг-француженок, и каждая, если встречалась с каким-нибудь парнем две-три недели, восклицала: «Я влюблена». Потом они расставались, на горизонте появлялся другой… и на четвертый день то же самое: «Oh, c'est l'amour». Я так часто слышала это восклицание, отчего у меня сложилось впечатление, что фраза «Я влюблена» выражает сиюминутное чувство, которому не дают окрепнуть. А также признание в том, что тебе нравится само состояние влюбленности.
– А в Марокко? Теперь ее плечи напряглись. – Мы отвлеклись, – сказала Сорайя, слегка похлопав ладонью по учебникам. Я не выразила протеста, осознав, что по ошибке перешла невидимую черту, которую Сорайя старалась не переступать. И мы снова принялись разбираться в особенностях сослагательного наклонения давнопрошедшего времени. Занятие проходило в маленькой гостиной нашего полулюкса. Мы с Сорайей сидели на диване; учебники французского языка, что она купила, были разложены на журнальном столике. Пол работал на балконе, прячась от солнца, которое в половине шестого вечера все еще нещадно палило, под зонтиком и своей широкополой шляпой. Когда Сорайя постучала в дверь нашего номера, он вышел с ней поздороваться. Я видела, что от ее внимания не укрылись ни его долговязость, ни длинные седые волосы, ни разница в возрасте между нами. На нее также произвели впечатление (отметила я про себя) его беглый французский и рисунки, которые я расставила по комнате. – Это все работы вашего мужа? – Нравится? – На них очень точно изображена Эс-Сувейра. – По крайней мере, крыши Эс-Сувейры. – А улицы он тоже будет рисовать? – Это у него надо спросить. – Быть замужем за таким талантом… Ваши дети… – У нас нет детей. Теперь Сорайя смутилась так, что сквозь землю готова была провалиться. – Пока нет, – быстро добавила я. В ее лице отразилось несказанное облегчение. – Извините, – промолвила она. – Мое любопытство непростительно. – Это вряд ли можно назвать любопытством. – Мой вопрос был неуместен. Хотя я знаю, что на Западе супругам не обязательно заводить детей. – И то верно. Мой первый муж детей не хотел. – Поэтому вы от него ушли? – И поэтому тоже. – Понятно… – Но Пол очень хочет, чтобы у нас были дети. Сорайя, казалось, обрадовалась. – А раньше детей у него не было? – спросила она и тут же добавила: – Или это тоже неуместный вопрос? – Да нет, вовсе нет, – успокоила я ее. – В Марокко люди женятся прежде всего для того, чтобы завести детей. – И ты так считаешь? Сорайя поразмыслила с минуту. – Как я «считаю» и как на самом деле… это две разные вещи. В первые десять дней занятий с Сорайей наши диалоги, не касающиеся французской грамматики, превращались в интригующие партии в словесный пинг-понг, в ходе которых ее врожденная осторожность и воспитанная культурной средой сдержанность зачастую вытеснялись крайним любопытством, причем ее интересовали не только факты моей биографии, но и как вообще женщина вроде меня живет в современной Америке. Между нами быстро установились доверительные отношения, хотя лишь только во вторую неделю занятий Сорайя стала приоткрывать завесу своей личной жизни. Очень скоро я поняла, что пребывание во Франции полностью изменило ее сознание и что она не горела желанием вернуться в Марокко. – Значит, учась в университете, вы жили в самом кампусе? – удивилась Сорайя, когда я поведала ей, что уехала из дому получать образование в Университете штата Миннесоты. |
