— Я тебе не старая маразматичка, — тотчас по-детски обиделась Марина. — И старичков тех прекрасно помню. Они и впрямь давно пропали, совсем не приезжают на дачу. Я уж думала, не случилось ли там чего…

Старички были чудные — такие умилительно-трогательные, ласково-морщинистые, нежно заботившиеся друг о друге, вечно что-то консервирующие, маринующие, выпекающие. Огород завели прямо образцово-показательный, он просился и на фотографии, и на рынок. Но соседка-бабушка ничего продавать не собиралась и даже немного гневалась, когда ей предлагали такое.

— Я ращу не для рынков этих ваших! — сурово отвечала она. — Сами все съедим! Зима у нас в России долгая…

Марина удивлялась — старички всегда жили вдвоем, замкнуто и закрыто от других, и никто даже не знал, есть ли у них дети. Во всяком случае, детей не видели. Хотя Володя купил домик под Москвой лет десять назад и, что происходило там раньше, не представлял. Но и другие соседи тоже ничего ведать не ведали.

Павел… Сосед по даче. Ну что же, будем знакомы…

Марина закуталась в платок поплотнее, прямо утонула, исчезла в нем.

— Там открыто, я не запираю, — и пошла к дверям.

— И отправился Иван-царевич в дорогу дальнюю, и нашел свою Василису Прекрасную, краше которой не было никого на земле… А потом поехал с ней назад, в отчий дом, и сыграли они свадебку. И я там был, мед-пиво пил. По усам текло, да в рот не попало. Спи, Пашенька, поздно…

Как это смешно: по усам текло… А что такое усы? Кто-то когда-то рассказывал Паше сказку, и эти слова, единственные, он запомнил. И женский голос, ласковый, добрый… Наверное, мамин.

По ночам к Паше приходила мышь. Вылезала откуда-то из-под пола. Паша ее ждал, уставившись в уголок, хорошо видный в лунном свете, и всегда сразу замечал гостью, даже если луну закрывали тучи. Зверек сначала тихо сидел на месте, осматриваясь, нет ли какой опасности. А потом, успокоившись, — никто его здесь ловить не собирается! — бежал искать остатки еды. У мышки были острая мордочка и темные глазки. Мышь красивая. Как Василиса Прекрасная. Паша приветливо махал мышке рукой. Мышь его не боялась, привыкла к нему. Все остальные в доме уже спали.

— Ночью опять приходила мышь, — говорил Паша за завтраком поварихе Зине.

Она большая и мягкая, если к ней прижаться. И как-то медленно и неуверенно двигающаяся на толстых ногах.

— Мышь? — привычно сердилась Зина. — Да сколько тебе повторять, убогий, это крыса! Здесь крыс полно! Да и мышов тоже хватает. Из подпола бегут на тепло, на хлеб… Хвост-то у нее небось голый? Опять не заметил? Что ты все никак не разглядишь?

— Я не смотрел на хвост, — отвечал Паша. — Я смотрел на мордочку. Она красивая…

Зина начинала хохотать, прикрывая рот ладонью. Интересно, зачем она так делала?

— Ох, красивая! Ну, ты даешь, Пашка! Чтой-то у тебя все красивые? И мышь, и город, и даже Зойка!

— Да, — упрямо шептал Паша. — Очень красивая… Зоя тоже…

Услышав свое имя, Зоя подходила ближе. И улыбалась. Смотрела прямо Паше в лицо. У нее это плохо получалось: глаза съезжались к носу, а иногда исчезали совсем. Но были они такие красивые, эти глаза…

Зоя почти всегда молчала, потому что говорить едва умела. Ее учили-учили врачи в белых халатах, а потом бросили, сказали: нужно Зою везти в город, в какой-то центр, и там показывать другим врачам.