Ассизи – из интуитивно понятных мест, разобраться с которыми можно на месте. Есть такие запутанные, навороченные оперные либретто на нескольких языках сразу или же неумело составленные афиши, способные ввести в заблуждение, мгновенно снимающееся, стоит только представлению начаться.

Так и здесь – город с самого начала подстраивался под паломничество, развиваясь приложением к набору святых точек, из-за чего и вышел таким центростремительным и крайне целеустремленным. Даже на «станциях» смотровых площадок, выполняющих в синтаксисе Ассизи важную роль передыхов, поворачиваясь к раздолью за резким обрывом, спиной чувствуешь тяжелое дыхание разогретого белого камня.

Не перестаю удивляться логике итальянских городов, веками менявшихся под нуждами поточного туризма, из-за чего во многих из них «ноги сами ведут»: можно даже не задумываться над направлением движения, заблудиться невозможно. Как в метро. Хотя при этом никто, кажется, обилием указателей не заморачивается. Все и так знают, что рано или поздно обязательно придешь туда, куда надо. Меня этим еще Венеция удивила, а позже я осознал, что таково свойство большинства туристических центров, широко раскрывающих объятия всем желающим.

Причем чем шире эти объятия раскрываются в зонах повышенной посещаемости, тем глуше обстоит со всем остальным: муравьиные тропы разношены старой колеей, но текут-то они мимо глухо закрытых (если, конечно, это не магазины и не общепит) стен с забитыми дверями.

В Ассизи этот контраст открытости и закрытости выглядит особенно ярким: ни в одном из средневековых поселений я не видел таких мощных и высоких стен; шероховатой, невыразительной архитектуры, провоцирующей пройти мимо и как бы подталкивающей дальше.

Но здесь этот каменный солипсизм выглядит единственно возможной нормой, так как город вроде как не совсем нормален, а кажется цепочкой храмов и монастырей, почище Иерусалима, облик которого вообще-то не такой древний, как у Ассизи.

А потом попадаешь в храмовый комплекс Сан-Франческо и органы чувств вышибает напрочь – как электропробки, реагирующие на любую перегруженность.

Чаще всего зависание воспринималки выражается в том, что изображения вокруг начинают терять ауру и становятся «плоскими», взгляд скользит по сюжетам автономных новелл, как по арабескам, не прекращающим виться и переливаться. Внимание перестает считывать детали, выхватывая лишь наиболее «яркие» куски. Но главное даже не этот «скользящий зрачок», а искажение самоощущения, начинающего забывать самого себя. После, выйдя на воздух, спохватишься: что это было? И настройки эквалайзера медленно вернутся к равновесию, но там, внутри, на изысканные богатства пластических виртуозов смотрит словно бы немного другой человек, причем тебе почти незнакомый.

Это не мгновенное пресыщение наступает, но вся геометрия внутреннего пространства перетягивается, становясь чем-то иным. Загляните в Гете или Муратова, оба описывают Ассизи невнятно – так, Гете почему-то более всего западает на древний храм Минервы, перестроенный в католическую церковь Санта-Мария-сопра-Минерва⁵⁵, а Муратов практически весь очерк об этом городе посвящает размышлениям о сути францисканства.

***

Город постепенно скатывается к главным базиликам, Нижней и Верхней, открывая большую замкнутую площадь, через которую и попадаешь внутрь комплекса. Площадь перекрыта и перегорожена, всех досматривают, исследуя металлоискателями содержимое сумок. Раньше паломники сразу же устремлялись через готический фасад Верхнего храма к фресковым циклам Джотто и его помощников, теперь же, во времена террористических страхов, вход к святыням – через боковой портал Нижнего храма, бывший нартекс. Входишь в полумрак и словно попадаешь в тесноту кремлевского терема, расписанного от пола до потолка, своды которого украшены каллиграфическими узорами и прочей цветущей сложностью.