— Чушь! Личное дело могло затеряться…
— Не думаю. И вообще личное дело у нас просто не может затеряться.
— Врете!
— Мне очень жаль, видимо, здесь какое-то недоразумение. Прошу меня извинить, но у меня срочный разговор и…
— Вы должны найти мое личное дело!
Я вскочил, он тоже поднялся и поспешно направился к двери. Я догнал его, когда он уже был на газоне, и, стараясь сдерживаться, попросил его:
— Постоите. Мне очень нужно мое личное дело. Почему вы не хотите показать его мне?
Он убедился, что его коллега находится недалеко и его можно будет позвать. Отступил еще на шаг, вынул изо рта трубку и отчетливо, точно говорил с глухим, произнес:
— Потому что институт открылся только в пятьдесят восьмом году.
У меня отвалилась челюсть. А он, еще отступив, продолжал:
— Поэтому поступить сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором году вы просто физически не могли. А сейчас, если позволите, я вернусь к моим воспитанникам.
Его подчиненный подошел к нам, очевидно встревоженный нашим несколько непонятным поведением, и оба они поспешно удалились, оставив меня стоять столбом посреди идеально подстриженного газона.
За спиной раздался звук. Я обернулся, готовый ко всему. Но это подошла Марта. Лицо у нее было расстроенное. Она взяла меня за руку:
— Пошли. Брось ты все это, Жорж.
Я оттолкнул ее. На душе было страшно горько.
— Ты это знала, да? Знала с самого начала!
Разъяренный, я пошел прочь от нее. Я чувствовал себя одиноким, таким одиноким, каким никогда еще не был. И меня наполняло отчаяние, оттого что моя жизнь растаяла, как снег под солнцем. Марта дотронулась до моей руки:
— Нет, вовсе не с самого начала. Со вчерашнего дня. Я ведь не хотела останавливаться здесь. Ах, Жорж, мне так хотелось, чтобы этот кошмар кончился.
— Для меня он только начинается и, боюсь, будет долго продолжаться.
Мы уже были около машины. Я снова взглянул на этот огромный мрачный дом. Нет, этого не может быть. Я же знаю, что вырос здесь. И видел этот фасад бессчетное число раз. Я повернулся к Марте, стоящей рядом со мной:
— Ты говоришь, со вчерашнего дня?
Она молча протянула мне несколько листков, и я узнал шрифт машинки Ланцманна. В датах были большие разрывы. Очевидно, листки эти были изъяты из рукописи. Марта поспешно объяснила:
— Они свалились под кровать. Ты их не прочел.
Я ответил с горькой улыбкой:
— Свалились под кровать? Могла бы придумать что-нибудь поудачнее.
Но все равно я жадно схватил их. И сразу бросился читать, как бросаются в воду, не умея плавать.
10 апреля. Ровно в пятнадцать, в час, когда был назначен прием, в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял Грегор в костюме, в котором я никогда его не видел. Он подстриг волосы. Он протянул мне руку:
— Доктор Ланцманн, не так ли?
Совершенно ничего не понимая, я кивнул. Тогда он вошел и направился в кабинет. Выглядел он спокойным и уверенным в себе. Я шел следом. Он повернулся и представился:
— Жорж Лион. В бумажнике я обнаружил вашу визитную карточку. Не знаю, как она туда попала, но оказалась очень кстати. У меня некоторые сложности. Я могу сесть?
— Да, прошу вас. Вам известна моя ставка?
— Это не имеет значения. Деньги у меня есть.
— И в чем же ваши сложности, господин… Лион?
Я от души забавлялся. Поистине этот Грегор с большими, как говорится, тараканами! Он смотрел на меня и вдруг выложил:
— Меня преследуют одни и те же сны.
— Какого рода?
— Я вижу во сне своего брата-близнеца, умершего почти тридцать лет назад. |