Однако если кого то из обрезанных уличали в преступлении против франков – было только справедливо и богоугодно незамедлительно свести с мерзавцем суровые счеты! Но раз уж княгиня вмешалась, она не допустит, чтобы городская чернь встревала в княжеское судопроизводство. Констанция терпеливо объяснила старику происходящее:

– Этот человек узнал вас, мессир, – она привыкла вежливо обращаться к старшим и не стала изменять хорошим привычкам из за какого то мусульманского преступника. – Вы убили его брата в бою под Аазазом. Теперь он требует справедливого возмездия.

Старик уставился на княгиню с таким отчаянием, как будто никогда никого не убивал, даже рот распахнул в горестном недоумении. Гордая своими познаниями Констанция уточнила, нахмурив высокий, крутой лоб:

– В июне тысяча сто двадцать пятого года, это… – она начала быстро считать, стараясь загибать пальцы тайком от пялящихся любопытных, – это… двенадцать лет назад.

– Джумада аль уля пятьсот девятнадцатого года?! Но Аллах свидетель, я никогда не бывал в этом… Аазазе. Где это? – с дрожью в голосе воскликнул старик.

– Не в пятьсот девятнадцатом, а в тысяча сто двадцать пятом году от Рождества Христова, – сурово поправила юная дама. – Аазаз тут, на севере Сирии.

Точнее она не знала. В конце концов, ее тогда еще и на свете не было.

– Ваше милосердие, – старик попытался упасть перед ней на колени, но крепкие руки поборников справедливости заставили убийцу оставаться на ногах, – не допустите гибели невинного! Двенадцать лет назад я проживал в Александрии, которая находится в Мисре, то есть Египте. Там я служил личным врачом правителя и всего две недели назад прибыл в Сирию с караваном, пришедшим из Мисра через Вади Муса по дороге Дарб эль Хадж! Это могут подтвердить десятки людей! Да разве я воин? Отродясь ваш смиренный раб не держал в руках никакого оружия, помимо ланцета!

Услышав такие низкие увертки, его обвинитель возмущенно сдернул халат с плеч мусульманина:

– А откуда у тебя шрам, если не от раны, которую я нанес тебе собственной рукой?!

Чахлая, впалая грудь египтянина, усеянная родинками, поросла седым волосом, но никакого шрама на ней не было, в этом с досадой немедленно удостоверились все любопытные. С мужеством отчаяния преступник быстрой скороговоркой принялся торопливо уверять в своей невиновности княгиню, его последнюю надежду:

– Ваше княжеское сиятельство, во имя Аллаха… – толпа взревела, старик испуганно осекся, но собрался с силами и продолжил трясущимися губами: – Я никогда не мог бы воевать в одном ряду со здешними тюрками, поскольку сам я даже не тюрок и не суннит. Я шиит, араб, происхожу из достопочтенного египетского рода. Мое имя – Ибрагим ибн Хафез аль Дауд, и я прибыл в Антиохию, дабы мирно применять врачебное искусство на благо всех его жителей…

Кто то из этих жителей уже вспорол ножом мешок на ослике, оттуда посыпалась вонючая сухая трава и выпал свиток пергамента. Мусульманская девочка тоненько запищала от страха. Старик невольно дернулся к свитку, но осторожный прохожий поспешил сапогом отбросить колдовскую писанину в сточную канаву, и египтянин бессильно обмяк.

– Лекарь, вот шрам и залечил… – предположил слегка смущенный, но не сдающийся брат геройски погибшего Тибо.

Констанция растерялась: верные франкские подданные ожидали от нее поддержки и защиты, неужто она разочарует их только потому, что старик так убедительно оправдывается?! Сквозь толпу протиснулся богато одетый мусульманин. Это был предводитель арабской общины Антиохии, известный в городе раис Хусейн аль Талиб. Раис бросился к ногам княгини, прямо в грязную лужу, и почтительно заговорил, не поднимая взгляда на знатную христианскую даму, бесстыже разгуливающую по улицам с обнаженным лицом:

– Светлейшая и могущественная государыня, да будут ваши дни продлены Аллахом! Случившееся – недоразумение, и я прибыл со всей возможной поспешностью, чтобы помочь истине восторжествовать, ибо она дорога всем нам, сынам единого Бога.