Он проверил, как скользят лыжи.

– Глупо погибнешь, – заметил старик, наблюдая за ним, и снова приложился к бутылке.

– Почему? – осведомился Он, принимая информацию с тайной хитростью.

И тут старик не выдержал и обиделся.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал он веско, загоняя пробку в горлышко и поднимая ружье, – совершенно ничего. Гнилое ваше поколение. Нахватались верхов, знания ни на грош, и думаете, что все понимаете.

– А ты? – спросил Он.

За горизонтом протяжно булькнуло, и шорох ракеты пронесся над головами. Африканец прижал уши и заворчал.

– Я здесь посторонний. Мне уж немного осталось, – ответил старик, даже не делая паузы и не реагируя на шелест.

Ответил и заткнулся, чтобы упереться взглядом в снег.

– Ну и понимай на здоровье, – ответил Он и сделал шаг в сторону.

Где-то вдали его ждала Великая Тайна.

– Темный ты, как и все, – добавился старик вслед.

И Он понял, что его специально злят.

– Не темней тебя, – сказал Он.

– А-а-а-а!!! – только и прохрипел старик досадливо.

Он сделал еще шаг.

– Падамелон я!.. Падамелон!.. – заявил старик.

– Какое мне дело, – не притормаживая, возразил Он.

Можно было придумывать все, что угодно, махать руками и плакаться, но никогда не выбраться из человеческих суждений.

– … но мне сгодишься, – добавил старик, вытирая слезящиеся глаза и крякая от досады, – больше ждать некого…

– Кого ж ты ждешь? – Приостановился Он.

Снежная пустыня манила в путь.

– Вот те!.. – Старик многозначительно махнул на город, – выстрелов боятся, потому что из другого теста сделаны. А ты из чего? – снова спросил он.

– А это мы легко узнаем, – заверил Он старика.

– Верю, верю… – поспешил старик, – и замашки хулиганские, то есть человеческие, ну да ладно, чего не бывает… А теперь смотри, ты думаешь, я с тобой шучу, – и старик поднял ружье, расправил плечи и выстрелил по камышу. Даже не выстрелил, а черт знает, что сделал – словно провел кистью по плоскости, по бумаге, – без прицеливания, на авось, словно сплюнул через губу.

На конце ствола возник розовый шар, словно нехотя поотделился и вдруг понесся над озером, разгоняя холодное пространство, и срезал заснеженные верхушки камыша. Точнее, издали это выглядело совсем не так, как вблизи, ибо показалось, что шар просто впитывал в себя кустики вместе с шапками снега, в воздухе остался голубоватый морозный туман, а потом ветерок донес запах серы.

– Все это отвлечение, – сказал старик торжественно и воззрился на него взглядом, в котором была смесь занудства и величайшей скорби.

– Подумаешь, – возразил Он.

Мало ли что можно было увидеть в этой жизни. Шорох все еще таял в лесу. Он ничему не хотел удивляться. Это стало его правилом. Может быть, даже защитой. Он не знал.

– Но я же говорил, говорил и объяснял, – они дематериализовались еще до того, как вылетела плазма. Понял?

– Нет, – сознался Он, – не понял.

– Нет того камыша, – сказал старик. – Деревья повыше – есть, а кустов и камыша нет! Понял?

– Не понял, – сказал Он и едва не усомнился, взглянув на камыш.

– Камыш – это граница, но только для «них», и для тебя, если ты видишь.