— Но вы же сказали, идите, мол деритесь, и лучший из нас…

— Я говорить: пусть лучший будет победить, так! Разве я давала какой-нибудь обещаний? Что мне два бродяги-янки, дерущиеся на кулаки? Ха! Иди домой, приложи на глаз бифштекс. Ты оскорбить меня, если говорить со мной на публика с разбитый нос и лицо в синяках!

— Так ты не любишь никого из нас? — уточнил Упырь.

— Я любить два горилла? Ха! Вот мой мужчина — дон Хозе-и-Бальза Санта-Мария Гонсалес!

Сказала она так и тут же завизжала: мы с Упырем, не сговариваясь, одновременно ударили этого дона Хозе-и-Бальза Санта-Марию Гонсалеса, Упырь — правой, я — левой. Затем мы повернулись к ошарашенной Ракели спиной, взялись за руки, переступили через ее поверженного любимого, с достоинством вышли вон и навсегда исчезли из ее жизни.

Так же молча ни о чем не сговариваясь, завернули мы в бар, присели к стойке, и я сказал:

— Вот и кончен наш роман, и маршрут к славе завершился лишь разочарованием и обманом…

— Все они — вертихвостки, эти бабы, — мрачно согласился Упырь.

Тут мне кое-что вспомнилось.

— Слушай! — воскликнул я. — А как насчет двух сотен, которые ты мне должен?

— За что?

— За то, что уложил тебя.

— Стив, — Упырь этак по-братски положил мне руку на плечо, — ты ж понимаешь: я и не думал тебя надувать. В конце концов, Стив, оба мы с тобой моряки, только что втоптанные в грязь какой-то иностранкой. Оба мы американские матросы, хоть и пришлось встать друг против друга. Я тебе скажу: что было, то быльем поросло! Фортуна изменчива, сам знаешь. Мы с тобой дрались по-честному, на сей раз повезло тебе. Так давай же примем еще по одной и разойдемся в мире и согласии!

— И ты не затаишь злобы, что я тебя уложил? — подозрительно спросил я.

— Сти-ив, — ответил Упырь, вроде как в праведном гневе, — все люди — братья, и если тебе уж так повезло меня побить, это не поколеблет моих братских чувств! Завтра мы будем в море, разделенные многими милями… Так давай же вспоминать друг друга с братским уважением! Забудем старую вражду и старые распри! Пусть нынешний день станет для нас зарей новой эпохи — эпохи дружбы и чистосердечия!

— А как насчет моих двух сотен?

— Стив, ты ж понимаешь, я к концу увольнения всегда на нуле. Вот мое слово: отдам я тебе эти паршивые две сотни! Разве слова товарища недостаточно? А теперь давай выпьем за нашу грядущую дружбу и за дружбу между командами наших достопочтенных судов! Вот моя рука! Скрепим рукопожатием нашу дружбу. Никаким бабам впредь не разрушить ее! Счастливо, Стив! Счастливо! Всего тебе доброго!

Ну, пожали мы друг другу руки и повернулись, чтобы идти. То есть я повернулся и тут же крутанулся обратно, как раз вовремя, чтоб уклониться от удара правой и вырубить Упыря схваченной со стойки бутылкой.

Бульдожья порода

— Вот так — подытожил наш Старик. — Махнул этот бычок бутылкой с сельтерской, и вышибло у меня из головы все, что только там было. Мне вдруг показалось, будто «Морячка» тонет со всей командой и со мной в придачу, но это просто какой-то болван облил меня водой с ног до головы, чтобы привести в чувство. Ох, да… И этот бугай-лягушатник, с которым я сцепился, оказался всего-то-навсего, не стоило б и разговоров, Валуа-Тигром, чемпионом французского флота в тяжелом весе…

Ребята, и я в их числе, принялись перемигиваться. Пока капитан не решил прилюдно излить свои обиды Пенрину, старшему помощнику, мы все гадали, с чего это он в Маниле, проведя ночь на берегу, вернулся на борт с роскошным синяком во весь глаз и с тех пор пребывал в необычайно мерзком расположении духа.