— Хоть бы и подоспели… Это им всего-то вроде как урок был… Пес побери, вот так всегда — если разозлит кто-нибудь, я за себя ручаться не могу и обязательно кого-нибудь да покалечу.

В общем, вышли мы с ней на улицу, совершенно пустынную и едва-едва освещенную, и Глория сказала:

— Спасибо, что спас меня. Был бы здесь мой брат…

— Глория, — устало перебил ее я, — может, хватит врать? Я стоял за дверью и все слышал.

— Ox! — только и ответила она.

— Ну да, — кивнул я, — пожалуй, с женщинами я всегда дурак дураком. Видимо, втюрился в тебя и недопетрил, что ты собираешься меня надуть. Даже выигранные четыре с половиной сотни приволок, чтобы отдать тебе…

С этими словами я вытащил стопку бумажек, укоризненно покачал ею перед глазами Глории и спрятал обратно в карман куртки. В тот же миг она зарыдала:

— Стив, мне стыдно за себя! Ты такой славный, такой благородный…

— Верно, — ответил я, приосанясь, — ничего не могу с этим поделать. Натура такая.

— Мне так совестно, — всхлипнула она. — Салана заплатил мне сто долларов, чтобы помогла избавиться от тебя. Но, Стив, эта минута перевернула всю мою жизнь! Я не прошу простить — это, наверное, слишком много, а ты и так достаточно сделал для меня. Но завтра я еду домой! То, что я рассказывала про молочную ферму в Нью-Джерси, — единственное! — не было ложью. Я отправляюсь домой, чтобы впредь вести честную жизнь, и хочу один-единственный раз поцеловать тебя. Ведь это ты показал мне всю неправедность моего жизненного пути…

Тут она обняла меня и крепко поцеловала — я, понятно, и не подумал возражать.

— Я возвращаюсь к простой и чистой жизни, — сказала она. — К зеленым лугам и журчащим коровкам!

И как припустила прочь!

Я смотрел ей вслед. На душе было так тепло! «Все же, — подумалось мне, — я понимаю женщин. Даже самых ожесточенных из них смягчает мое сильное, честное и мужественное сердце!»

Глория скрылась за углом, а я, устремившись к «Гиберниан бару», запустил руку в карман. И взвыл — да так, что все в округе проснулись в холодном поту. Вот зачем ей понадобилось обнимать меня — деньги исчезли! Любила… Хрен там она меня любила!

ДИКАРЬ В ГОРОДЕ

Юность на смену детству шаг за шагом приходит,

Но так же кошмар кровавый ночью мной верховодит:

Цепких когтей захваты со временем все сильнее,

И челюстей жутких оскалы день ото дня страшнее.

Когда его семья приобрела дом в Кросс Плэйнс, Роберту Говарду было тринадцать лет. Он еще мог ходить в школу Баркетта, но поселившийся у них племянник миссис Говард — Эрл Ли Комер по возрасту должен был посещать высшую школу, отсутствовавшую в этом местечке. Об этом родственнике будущего писателя нам известно лишь то, что он несколько лет проживал вместе с Говардами. Роберт ни разу не упоминает в письмах к Лавкрафту о своем кузене, чье присутствие рядом, несомненно, должно было тем или иным образом влиять на него — мальчики делили спальню на веранде, ели за одним столом, посещали одну и ту же школу. Поэтому достаточно загадочным представляется тот факт, что упоминания о Ли Комере отсутствуют в корреспонденции как Роберта, так и его отца.

Расспросы бывших учителей школы в Кросс Плэйнс не позволили пролить света на этот вопрос. Все, что нам удалось узнать, это то, что, закончив курс высшей школы, Ли Комер уехал из города, устроившись на службу в одну из нефтяных компаний в штате Даллас.