Посреди алого полотнища золотом была вышита тарелка, на которой красовалось пронзенное стрелой то ли сердце, то ли знак пиковой масти.

    – Хоругвь Пржиятель, – точно сам себе негромко произнес Вишневецкий. – Не иначе как пан Юлиуш Стамбрусский, подкоморий коростеньский, в гости пожаловал.

    – Светлый княже, – на боевую галерею, едва не споткнувшись, выскочил Гонта, – там внизу такое приключилось…

    – Что еще? – резко повернулся хозяин Далибожа.

    – Створки ворот… – ватажник помедлил, подыскивая подходящее слово, – …срослись!

    – Да ты, что ли, бредишь с пьяных глаз! – взорвался и без того раздосадованный князь.

    – Богом клянусь! Шоб мне горилки не пить! – выпалил, крестясь, запорожец.

    – Горилки с этого дня вам, при сабле, всем не пить! На зимник пойдете – вот тогда и заливайтесь. И детям, и внукам о том заповедайте. Чтоб когда на сечи – о горилке и думать не смели. Не враг голову снесет, так я сниму. Нынче из-за нее, треклятой, чуть голыми руками нас не взяли. А этот вон, – он кивнул на Гонту, – и по сей час в ум не вернулся.

    – Да вы хоть сами гляньте, – взмолился куренной атаман. – Ворота в землю корни пустили, а доски их промеж собой точь-в-точь ветвями переплелись.

    – Экий ты чушебредень! Ладно, будь по-твоему, идем, – усмехнулся Вишневецкий. – Не до ночи ж тут стоять.

    Отдав распоряжение выставить охранение на стенах, гетман начал спускаться по лестнице. Посреди двора лежали защитники Далибожа, павшие этим утром. Батюшка с кадилом ходил между ними, призывая Всевышнего даровать убиенным жизнь вечную взамен так нелепо потерянной земной.

    В стороне, ожидая погребения, лежали сраженные поляки. Их было куда меньше, чем казаков. Пара десятков угрюмых пленников затравленно жались к частоколу княжьего двора, мрачно ожидая своей участи. Вокруг них точно вороны, предвкушающие близкую добычу, позвякивая саблями, прохаживались кромешники.

    – Ну, где там твое чудо? – поворачивая к воротам, спросил Вишневецкий.

    – Здеся, здеся, – забасил Гонта. – Сами гля…

    Слова застряли в его горле, будто корень языка разросся, перекрывая дыхание.

    – Гляжу. – Гетман пружинистым шагом подошел к створкам ворот и толкнул одну из них. Та как ни в чем не бывало заскрипела и, слегка поддавшись, начала открываться.

    – Ворота-то не заперты, – озадаченно выдохнул один из атаманов.

    – Шоб вам свиньи глаза повыели! – возмущенно заорал Вишневецкий. – Где засов?!!

    Стражники, караулившие вход в крепость, перепуганно хлопая глазами и крестясь, попятились от ворот, едва не задев князя.

    – Да вот же он. – Гонта ткнул пальцем в лежащий под стеной тяжелый брус.

    – Как же такое быть-то может? – Один из атаманов вцепился в свой оселедец, точно пытаясь активизировать таким способом работу мозга. – В них же колотили, шо в тот бубен на вечорницах, а они, глянь-ка, открыты!

    – Снова измена?! – взревел гетман, яростно выхватывая из-за пояса булаву.

    Гонта, боясь навлечь на свою голову очередной взрыв княжьего гнева, ринулся поднимать тяжеленный засов, едва не сбив меня с ног, как игрок американского футбола, увидевший перед собой заветный мяч.