Вдохновенная речь моего друга имела несомненный успех. Стоило лишь смолкнуть встревоженному эху, как из-за ближайших кустов на поляну выступил некто в шароварах, байдане [1] , надетой поверх холщовой рубахи и перехваченной в поясе широким алым кушаком. Лицо незнакомца, по татарскому обычаю, было едва ли не наполовину прикрыто кольчужной занавесью мисюрки [2] , хотя видимыми чертами лица этот незваный гость мало походил на татарина.

    – Вы чьих будете? – не отвлекаясь на приветствия, сурово осведомился незнакомец.

    – Бога христианского, веры дедовской, – без промедления ответил Лис. – Да ты сам-то кто? Обзовись по-людски. Небось не святой Петр-ключник, шоб так вот вопросами сыпать.

    – Ты, паря, не шуми, – оборвал его неведомый лесовик. – Здесь наш лес и наша правда.

    – Да ну? – Лис поднялся во весь свой немалый рост. – А мне батька сказывал, шо в том кругу, где эта сабля пляшет, мое слово завсегда крайним будет.

    Собеседник Лиса хмуро потянул из ножен свой клинок, но в этот миг из леса послышался приближающийся конский топот, и на полянку, едва не сбив котелок с обедом, вылетели полтора десятка всадников.

    –  О, блин, непруха! – раздался на канале связи голос Лиса. – Не додумал я с кулешом. Надо было на базе консервами запастись. Не будет теперь на Москву короткой дороги.

    Всадники – все как один в кольчугах, увешанные оружием, точно елка шарами, – сдерживая горячих коней, топтались у костерка.

    – Ну. – Один из них, на большом кауром аргамаке, смерив тяжелым взглядом нас с Лисом, обернулся к давешнему гостю. – Вызнал, кто да куда едут?

    – По всему видать, лазутчики, – затараторил малый в начищенной байдане. – Особенно тот, – незнакомец ткнул пальцем в меня, – не иначе, как немчина.

    – А по-нашенски понимают? – вновь глядя мимо нас, спросил ватажный атаман.

    – Тот, у которого носопырка набекрень, – пустился в объяснения специалист по нашей части, – понимает. А тот, другой, который поглаже, как есть чужак.

    – Чужаки нам здесь без надобности. – Главарь повернул ко мне тяжелое, в рытвинах оспы, лицо. – Чужаков гетман наказал, коли буйные – на деревьях вешать, а ежели тихие – в острог сажать. А тебя, жердяй, как звать-величать? Какого роду-племени?

    – Племени местного, – без особой радости оглядывая земляков, четко, без суеты начал мой напарник, – бродник я с Хорола. Во святом крещении звать Сергием, а по прозвищу Лис. Человек я вольный и своего отца сын. Идем же мы с поклоном к славному князю Дмитрию Вишневецкому, коли знаете такого.

    Всадники, окружавшие нас, хором заржали под удивленными взглядами собственных коней.

    – Ты, бродник, думай, об чем молвишь, – постучал себя по лбу рябой. – Не видишь, что ли, казаки перед тобой.

    – Да письмена у вас вроде по кольчугам не рассыпаны. Откуда ж видать?

    – Говоришь, к князю Дмитрию шли? – не вдаваясь в полемику, перебил ватажник. – Стало быть, по пути нам. Мы с его двора люди. Сабли и пистоли отдайте. С нами пойдете.

    – Ага. Может, и портки вам заодно постирать? Как это сабли сдать? Нешто ты ее мне вешал, чтобы отбирать?

    – Не дури, крещеная душа.