– Да уж, у тебя явно дух захватило... а может, и способность соображать отшибло? Разве ты не знаешь, что цыгане не «компрометируют себя» с клиентами заведений, где выступают? Они считают себя независимыми артистами. Но тем не менее не премину уточнить, что к деньгам они неравнодушны, а ты, к сожалению, богат!

– К сожалению? Ну, спасибо, утешил! Другими словами, я не могу рассчитывать на то, что меня полюбят ради меня самого?

– Я в жизни ничего подобного не говорил, и прекрасно знаю, что за тобой числится несколько очень лестных побед; но все-таки будь предельно осторожен. Мужчины этого племени то и дело хватаются за нож. И если твоя прелестница и впрямь так хороша...

– Сам увидишь!.. Хотя... Как-то не очень я уверен, что стоит брать тебя с собой. Уж очень ты привлекателен! – прибавил Вобрен, окинув нарочито недовольным взглядом своего друга: его тонкое, резко очерченное лицо, смуглая кожа которого так эффектно контрастировала с седыми висками, светлые глаза, по настроению менявшие цвет с голубого на зеленый и обратно, и высокую гибкую фигуру, всегда облаченную в великолепные, но неброские костюмы. Да еще этот княжеский титул, перед которым ни одна женщина не устоит! Нет, все-таки Природа чересчур щедра к одним людям и слишком скупа к другим! Впрочем, Жиль Вобрен отнюдь не причислял себя к последним и был вполне доволен своей внешностью.

Морозини в ответ рассмеялся. Да, он был не только женат, но счастливо женат на совершенно очаровательной женщине, год назад подарившей ему сразу двух детей, мальчика и девочку, от которых он был без ума. Его восторг слегка умерялся разве что в те моменты, когда уже явственно установившееся между малютками взаимопонимание заставляло обоих разом широко открывать хорошенькие ротики и дружно реветь: достаточно было одному или одной из близнецов заплакать, как второй или вторая тут же принимается вопить с еще большим усердием. Правда, заливистый смех у них был не менее заразительным и почти таким же громким, как и рев. Вот потому-то Альдо, который рос единственным ребенком в семье, иногда несколько терялся при взгляде на эту пару херувимчиков, в которых была самая малость от чертенят. Близнецы только что открыли для себя радость самостоятельного передвижения, и теперь так носились на четвереньках по всему отцовскому палаццо, что пришлось забаррикадировать выход на лестницу, чтобы они, по крайней мере, оставались на том этаже, где была устроена детская. Что же касается первого этажа – того, где помещались кабинет Морозини и выставочные залы, – доступ туда близнецам был строго воспрещен, если только их не держали на руках мать и Труди, могучая швейцарка, выкормившая княжеских отпрысков и умиравшая от страха при одной только мысли о том, что они могут скатиться по ступенькам подъезда и уйти под воду канала... Да и вообще не нашлось пока ни одного человека, как среди хозяев, так и среди слуг «дома Морозини», кто усомнился бы в том, что Антонио и Амелия – лучшие младенцы во всей Европе. Близнецами восхищались в Швейцарии, где жил их дед с материнской стороны, банкир Мориц Кледерман, и во Франции, где большую часть времени проводили крестный отец и крестная мать Антонио – Адальбер Видаль-Пеликорн и Мари-Анжелина дю План-Крепен, и в Англии, где жила крёстная мать Амелии, леди Уинфилд, и даже в Индии, где служил в Пешаваре крестный отец Амелии, лейтенант Макинтир...

Альдо с трудом вырвался из плена сладостных и всепоглощающих мыслей о своем семействе и, услышав, наконец, о чем толкует ему друг, позволил Вобрену в тот же вечер затащить себя на ужин в «Шехерезаду».

Но теперь, сидя в ресторане, он об этом жалел, поскольку не мог заставить себя восторгаться, подобно Жилю, и по-прежнему скучал. Однако следовало быть справедливым и признать, что место приятное, а околдовавшая Вобрена девушка действительно на редкость красива: медного оттенка кожа; жгучие глаза; черные тяжелые косы, перехваченные золотыми кольцами, падающие на ничем не стесненную под черно-красной атласной блузкой грудь; широкая юбка до пола; осиная талия, стянутая драгоценным поясом.