Как только раздалась его команда, окно в комнате Хенрики с шумом захлопнулось. Прежде она, напротив, часто раскрывала его, когда начинались военные упражнения, и даже не стеснялась иногда хлопать в ладоши и кричать во двор «браво!» Но это время давно миновало, и вот уже несколько недель как у нее не находилось ни одного слова, ни одного взгляда для юнкера. Еще ни одному мужчине она не шла так навстречу, ни один князь не мог бы заставить ее так добиваться своего расположения. А он? Сначала он выказывал ей холодность, а потом стал избегать ее все старательнее и старательнее. Ее гордость была глубоко уязвлена. Она давно уже забыла свое намерение отвлечь его от Марии; и, кроме того, что-то, она сама не знала что, пробежало между ней и молодой женщиной. Не проходило ни одного дня, чтобы она не встретилась с ним, и она радовалась, если могла показать ему, что она не только совершенно равнодушна к нему, но что ей даже вовсе неприятно видеть его. Плен тяжело томил ее, и девушка невыразимо тосковала по свободе, по открытому лугу и лесам. Но, несмотря на то, она никогда не выражала желания покинуть город, — ведь Георг был в Лейдене, а он и во сне, и наяву занимал ее воображение. Сегодня она любила его, завтра ненавидела, и все это с одинаковой пылкостью своего страстного сердца. О сестре она тоже постоянно думала и горячо молилась за нее. Чтобы заслужить небесную награду добрыми делами и чтобы прогнать тоску, Хенрика помогала серым сестрам, обитавшим в маленьком старом монастыре подле дома ван дер Верффа, ухаживала за больными, которых они с любовью принимали к себе, и охотно ходила с сестрой Гонзагой в дома горожан-католиков, собирая милостыню для маленького госпиталя. Но все это она проделывала без всякого радостного самоотречения — иногда с преувеличенным рвением, иногда устало, а иногда в продолжение многих дней и совсем не ходила. Она сделалась в высшей степени раздражительной, но, если сегодня ей случалось дойти в своем раздражении до крайних пределов, завтра она являлась молчаливой и грустной, но при этом и не думала просить прощения у тех, кого обидела.

Теперь она стояла у закрытого окна и следила за Георгом, который ловким прыжком подскочил к кожаному человеку и, держа в правой руке шпагу, проткнул ею красное сердце чучела.

Солдаты громко выразили свое восхищение, и в глазах Хенрики тоже зажегся огонек одобрения, но вдруг они снова потухли, и она отошла в глубину комнаты. Мария вернулась из мастерских и с опущенным взором шла по двору мимо фехтовальщиков.

Молодая женщина побледнела за это время, но ее ясные голубые глаза глядели сознательнее и решительнее, чем прежде. Она научилась идти своей дорогой, она искала и нашла себе тяжелые обязанности в служении городу и бедным. Она оставалась до сих пор победительницей в тяжелой сердечной борьбе, но эта борьба не была еще окончена, и она это чувствовала каждый раз, когда Георг встречался на ее дороге. Мария избегала его, как только могла, потому что не скрывала от себя, что любая попытка относиться к нему, как к другу и брату, стала бы и для него, и для нее — первым шагом к погибели. Он честно путем тяжелой борьбы с самим собой помогал ей, и она принимала это с благодарностью; слившись душа в душу с мужем, она стояла вместе с ним на корабле жизни. Кроме него, она не хотела никакого другого спутника, и ей не казалась ужасной мысль всегда идти рядом с Питером до самого конца. И все же, все же!… Георг был как бы магнитной горой, которая притягивала ее к себе и которую она должна была избегать, чтобы предотвратить гибель судна.

Сегодня в мастерских она спрашивала некоторых рабочих о том, как им живется, и их ответы нарисовали ей картины беспросветной нужды. Эти честные люди знали, что сдача города положит конец их бедствиям, но они хотели терпеть до конца ради свободы и веры и переносили свои несчастья как неизбежное зло.