Что касается мисс Гам, нельзя сказать, чтобы она была хорошенькая, но, говоря по совести, нельзя назвать ее и дурнушкой. Скорее, ни то ни се. Она завивала волосы колечками, носила ленту вокруг лба, пела всего-навсего четыре песенки, которые изрядно приедались после нескольких месяцев знакомства; у нее были чрезмерно оголены плечи; она имела обыкновение нацеплять на себя всевозможные дешевые украшения, кольца, броши, ferronières, флакончики с нюхательным спиртом, и, как нам казалось, была всегда шикарно одета, хотя старая миссис Рысь намекала, что все платья Джемаймы и ее матушки по нескольку раз перелицовывались и что от штопки чулок у нее слезятся глаза.

Глаза у мисс Гам были очень большие, однако слабые и красноватые, и она бросала выразительные взгляды на каждого неженатого мужчину. И хотя вдова усердно посещала балы, сопровождала в наемном кабриолете все охоты с борзыми, хотя она не пропускала ни одной службы в церкви, где Джемайма пела громче всех, за исключением разве псаломщика, и хотя любой джентльмен-англичанин, составивший счастье Джемаймы, удостоился бы приглашения в Молойвиль, где его поджидали три лакея, три садовника и три экипажа, ни один из джентльменов не отважился сделать ей предложение. Старая миссис Рысь говорила, что за последние восемь лет мать с дочерью побывали в Тонбридже, Харроугете, Брайтоне, Рамсгете и Челтнеме, но им повсюду одинаково не везло. Вдова, пожалуй, и впрямь чересчур высоко метила для своей ненаглядной доченьки; а поскольку она, как это свойственно многим ирландцам, с презрением смотрела па людей, зарабатывающих свой хлеб трудом или коммерцией, и поскольку резкие манеры и ирландское произношение этой женщины не могли нравиться степенным английским сквайрам, Джемайма — чистый, нежный цветок, — быть может, уже слегка поблекший и высохший, все еще оставалась у нее на руках.

Как раз в это время в Уидонских казармах был расквартирован 120-й полк, и в полку состоял младшим лекарем некий Хаггарти, поджарый, сухощавый мужчина высокого роста, с огромными ручищами, вывернутыми внутрь коленями и с морковного цвета бакенами, вместе с тем честнейший малый, когда-либо державший в руках ланцет. Хаггарти, как показывает фамилия, был той же нации, что и миссис Гам, более того, этот честный врач обладал некоторыми общими с вдовой чертами характера и хвалился своим семейством, пожалуй, не меньше, чем она. Не знаю, какой именно частью Ирландии правили его предки, но королями они, несомненно, были, подобно предкам многих тысяч ирландцев; во всяком случае, они занимали весьма почетное положение в Дублине, «где моего батюшку, — говорил Хаггарти, — знают так же хорошо, как статую короля Уильяма и где у него, смею вас заверить, собственный выезд».

Насмешники не замедлили прозвать Хаггарти «Собственный выезд», а иные потрудились навести о нем справки у миссис Гам.

— Миссис Гам, когда вам случалось выезжать из Молойвиля на балы лорда-наместника или принимать гостей в своем доме на Фицуильям-сквер, вы встречали в светском обществе знаменитого доктора Хаггарти?

— Вы имеете в виду лекаря Хаггарти с Глостер-стрит? Этого мерзкого паписта! Неужто вы допускаете, что Молои сядут за один стол с таким субъектом?

— Как, разве он не самый знаменитый в Дублине врач, и разве он не держит в столице собственный выезд?

— Это ничтожество? Он держит аптеку, доложу я вам, а сыновей посылает разносить лекарства. Четверо — Улик, Фил, Теренс и Денни служат где-то в армии, и лекарства теперь разносит Чарльз. Вы спросите, от кого я могла узнать об этих мерзких папистах? Их мать, урожденная Бэрк из Бэрктауна, что в графстве Каван, принесла лекарю Хаггарти две тысячи фунтов. Она была протестантка, и я никогда не могла понять, с чего это ей вздумалось выходить за ничтожного аптекаря, за это папистское отродье.

Судя по осведомленности вдовы, я склонен подозревать, что дублинцы проявляют не менее жгучий интерес к своим соседям, чем обитатели английских городов; весьма вероятно также, что рассказ миссис Гам о юных Хаггарти, разносивших лекарства, вполне достоверен, ибо некий прапорщик из 120-го полка изобразил достойного врача выходящим из аптекарской лавки с клеенчатой сумкой под мышкой, и вспыльчивый доктор был так взбешен этой карикатурой, что непременно вызвал бы молодого офицера на дуэль, если бы ему не помешали.