В ее уверенной интонации четко слышалось сомнение.

В университет Маша поступать очень боялась, потому что была убеждена: ей не сдать экзаменов. Но отец небрежно обронил как-то вечером:

— Марья, не пыхти и не тушуйся! Думать — не твое призвание. Я говорил вчера с Ясеном, и вопрос ясен. Это проще веника. Что и требовалось доказать…

Декана факультета со столь прекрасным и редким именем знали, казалось, по всей стране: он был несменяем в течение нескольких десятков лет.

Маше стало стыдно, но спорить она не решилась, наплевав на мораль и махнув на нравственность рукой. В конце концов, так поступают все. Кто может. А кто не может — кусает локти. И гнусно завидует. Им же хуже. Она еще немного походит в дочках известного человека…

На самом деле Мане хотелось совсем другого. В частности, пойти в манекенщицы. Только разве отец разрешит… Машкина профессия станет семейным позором. Да и мать тут же сойдет с ума от низменного выбора единственной дочери.

А для подиума кареглазая Маська очень годилась: она вымахнула за метр восемьдесят, даже выше отца, выросла ногастой, с длинными, вьющимися без помощи всякой химии волосами. Правда, своего роста и сорокового размера обуви Маня по-прежнему болезненно стеснялась, опасалась насмешек, обид и унижений, а потому друзей себе, как и раньше, не искала. Ее до сих пор не коснулось мужское внимание.

Я некрасивая, с отчаянием и безнадежностью думала Маша, разглядывая в зеркале свой курносый нос, я не могу никому понравиться, меня никто не будет любить. И упорно продолжала охранять свою территорию, на которую пока ни разу не посягали.

Своим горем она поделилась однажды с единственной дачной подругой. И то лишь в письме.

Что ты, Масенька, ты ошибаешься, написала добрая Эля в ответ, ты такая красивая, такая высокая, кипарисовая! У тебя удивительные темные глаза! Как осенний вечер! С твоей внешностью нужно идти в манекенщицы! Правда-правда!

Добрый эльфик Эля и заронила эту злосчастную идею в Машкину голову.

С Элей Маську познакомила бабушка. Возвращаясь как-то с дачного рынка и терпеливо слушая бесконечное внучкино нытье о том, что ей скучно, а играть не с кем, бабушка внезапно остановилась и поставила сумку на землю. У калитки вертелась незнакомая девочка, Манина ровесница, простенькая и приятная, со следами ожогов на круглых щеках.

— Как тебя зовут? — спросила бабушка и попросила провести ее к Элиной маме.

Та сразу согласилась — пусть девочки играют вместе: Эля тоже скучала в одиночестве. С тех пор подружки на даче не расставались и всегда жалели, что живут в Москве слишком далеко друг от друга и не могут сами, без взрослых, видеться в городе.

Добрый эльфик не сильно грустил по поводу своей внешности, хотя ожоги его все-таки портили. Получила их Эля в четыре года: на ней загорелось праздничное платье от новогодних свечей.

Один лишь эльфик и старался поддержать в Мане чувство уверенности в себе: упорно твердил об ее красоте, уме и других необыкновенных данных. Бабушка была убеждена, что женщине незачем думать о своих глазах, волосах и блузках, мать попросту не интересовалась дочкой, а отец заявлял откровенно, что журналист из нее выйдет никудышный: Машка вся в мать.

Папа, почему ты меня так не любишь?!.

Несмотря на отцовские утверждения и заверения в Машкиной бездарности, Инна Иванна сурово твердила без устали:

— Только на журфак! Куда тебе без нашей помощи? Пропадешь! Ты абсолютно ничего не умеешь! Совершенно не приспособлена к жизни. Бабушка тебя избаловала.

— Да, Марья! — тотчас охотно присоединялся отец. — Ты тоже безалаберная. Удалась целиком в мать. Ее полное повторение! А значит, совершенно не удалась. Два сапога на одну ногу. Что и требовалось доказать.

— Мне надоело слушать твои скептические замечания! Ты увлекаешься злобным критиканством! С тобой можно говорить, только мыла наевшись! — раздражалась Инна Иванна.