— Ты уверен в том, что сейчас говоришь?

Лев удобней устроился на водительском сиденье, тронул машину с места и, вливаясь в поток автомобилей, сказал:

— Сима, на факультете физической культуры преподают анатомию. Я не буду утомлять тебя анатомическими подробностями, просто поверь — такие повреждения не происходят без следов. Как будто… ну… Все выглядит так, словно руку обернули ватой и сломали палец.

Я поверила. Виктории помогли умереть. И теперь разговор с оперативником из Текстильщиков пройдет иначе. Совокупность происшествий последних дней и так выглядела пугающе, но после Левиных слов я поняла — набор случайностей не случаен.

— Как ты вышел на врача? — Я говорила лишь для того, чтобы не остаться один на один с этим кошмаром. Я чувствовала себя стержнем, осью, на которую наматывается пелена ужаса. Не думать, ни о чем не думать! Приедем на место, поговорим с профессионалом и переложим все на его плечи.

— Ребята из ОМОНа помогли, — скупо пояснил Лева. — Ты очень устала?

Не то слово. Сейчас я была готова ехать до Владивостока, лишь бы не вставать, не двигаться и, главное, не думать. Смотреть в окна, глазеть на пейзажи и не бороться с паникой.

Боже! Если Лева прав, то… меня хотят убить!

Паника заползала в меня медленно, душила липкими щупальцами, и я почти задыхалась. Когда Лев увидел, что я постоянно озираюсь на машины, следующие сзади, он положил руку мне на колено и тихонько сжал.

— Не трусь, Серафима! Прорвемся! Поговоришь с капитаном, и все будет тип-топ!

Хорошо ему обещать! А у меня, кажется, уже медвежья болезнь разыгрывается… после съеденного и услышанного.

И почему я сразу не пошла в милицию? По горячим следам насильника могли поймать!

Почему-то причастность брезентового гада к смерти Виктории казалась мне наиболее вероятным объяснением всего. Иных объяснений просто не могло быть. Ни я, ни Виктория не сделали никому ничего дурного. Самым страшным преступлением, за которое меня можно наказать, является бытовое вранье. Но за это не убивают. Тем более подруг преступницы…

Как оказалось позже, страх, что подкидывал меня над сиденьем джипа, был ничто в сравнении с тем, что произошло в отделении милиции Текстильщиков. Настоящий ужас я испытала там.

Капитан Белимбаев оказался щуплым молодым пареньком с раскосыми глазами.

— Я вас внимательно слушаю, — сказал Батыр Рашидович, записав мои данные на листе протокола.

Все происходило официально и давало надежду на серьезное отношение к бедам Серафимы Мухиной. В кабинете стояли три стола. Два пустовали, и Белимбаев выглядел усталым — коллеги разошлись по домам, а его, бедолагу, утомляет дамочка, пришедшая по блату с громилой самого зверского вида. Пора плов кушать, но за дамочку попросили авторитетные люди, и плов, наверное, остынет.

— На меня напали, — смущенно начала я, — в пятницу вечером.

И заткнулась.

— Ну, ну… — Белимбаев постучал кончиком ручки по столешнице.

Лева утешительно крякнул, я собралась с духом, и слова полились из меня потоком.

По мере того как я распалялась, взгляд Белимбаева становился все более мрачным. Лицо капитана каменело, но я не чувствовала подвоха и честно отвечала на поставленные вопросы.

— Как выглядел нападавший?

— Точно описать не могу. Темно было. Но узнаю его сразу.

— Уверены?

— Абсолютно. У него необычно скошенный подбородок.

— Как он был одет? — Белимбаев вертел в пальцах ручку и иногда делал записи.

— Коричневая брезентовая куртка и черные брюки.