Я невольно воскликнула:

— Господи, да ведь это же слон!

Дед промолчал, но улыбнулся мне, когда я вопросительно на него посмотрела. Очки его, как всегда, на ходу запотели, но он словно забыл об этом и даже не снял их, чтобы протереть.

— Идем, — шепнул дед и взял меня за руку.

Мы быстро пошли по тротуару, потом поравнялись со слоном, двинулись дальше и метров через сто остановились, чтобы иметь возможность посмотреть, как он будет идти в нашу сторону.

С этого места казалось, что слон — с его вздохами и стонами, запахом, огромными складчатыми ушами, прилегавшими к куполообразной голове, с большими глазами, прикрытыми тяжелыми веками, спиной, изогнутой аркой и полого спускавшейся сзади к бедрам, — занимает собой всю улицу. Сухие складки кожи у него на плечах и на коленях слегка подрагивали, когда он перемещал свой немалый вес. Подвернутым, точно кулак, концом хобота он почти касался земли. В нескольких шагах перед ним медленно, спиной вперед шел молодой невысокий мужчина, держа в руках мешок с чем-то, видимо, весьма соблазнительным для слона. Время от времени он шепотом подзывал животное, побуждая его продолжать движение.

— Я их заметил еще возле вокзала, когда домой возвращался, — сказал мне дед. — Он его, должно быть, в зоопарк ведет.

Молодой человек, пятясь вдоль трамвайных путей, заметил нас, приветственно кивнул, улыбнулся и стянул с головы шапку. Потом он снова что-то достал из мешка и протянул слону. Тот приподнял хобот, взял угощение и забросил его в пасть мимо желтоватых бивней, изогнутых, как сабли.

Позже мы прочли о том, что несколько солдат нашли этого слона возле заброшенного цирка. Он был почти что при смерти. Директор нашего зоопарка, несмотря ни на что — ни на вынужденное закрытие заведения, ни на грозящее банкротство, — потребовал привести слона и пообещал, что вскоре его увидят дети. После этого газеты в течение нескольких месяцев публиковали фотографии слона в новом крепком загоне, где он стоял точно вестник грядущих времен, залог будущих успехов нашего зоопарка, символ скорого и неоспоримого окончания войны.

Мы с дедом остановились на автобусной остановке, и слон прошел мимо, неторопливый, грациозный, завороженный теми лакомствами, которые предлагал ему невысокий молодой мужчина. В свете луны были видны длинные мягкие волоски у него на хоботе и вокруг открытой пасти, из которой время от времени высовывался длинный, как рука, влажный язык.

— Никто никогда этому не поверит, — сказала я.

— Чему? — переспросил дед.

— Этому всему. Никто из моих друзей ни за что не поверит, если я об этом расскажу.

Дед повернулся и взглянул на меня так, словно видел впервые и поверить не мог, что я действительно его внучка. Даже во время нашего затянувшегося отчуждения он ни разу так на меня не смотрел. Да и потом тоже.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказал дед. — Посмотри вокруг. Подумай минутку. Глубокая ночь, во всем городе ни души. Никого — даже ни одной собаки на помойке или в сточной канаве. Пусто. Только посреди улицы этот слон. Ты собираешься рассказывать об этом своим идиотам приятелям? Зачем? Неужели ты надеешься, что они поймут, полагаешь, что это может иметь для них хоть какое-то значение?

Я так и осталась стоять на месте, а он пошел дальше, следом за слоном. Сунув руки в карманы, я словно застыла, не могла окликнуть деда, чувствовала, что мой голос проваливается куда-то, все глубже и глубже. Я не могла исторгнуть его обратно, сказать хоть слово ни деду, ни самой себе. А слон все продолжал идти по бульвару. Я наконец-то сдвинулась с места. Пройдя примерно квартал, мой дед остановился возле какой-то сломанной скамейки, поджидая слона, и я нагнала его.