«Ври больше!» — про себя ухмыляюсь. Да ты хоть молись на свою тачку, как папа римский на Мадонну, а все равно у нее на морде четырнадцать лет написаны крупным почерком. На документы (они в бардачке валялись) одним глазом взглянул: точно, 1989 год. Да только мудрено ли в наше взяточное время какие хошь документы справить?

Удивление меня по этому поводу взяло. Знаете, бывает, что год выпуска завышают в надежде продать подороже, но чтобы занижали…

Странно это все!

ГЛАВА 10

— Ты, дед, гляди в оба, — напутствовал внучек, пристраивая коляску в тени раскидистой яблони. — Не спи!

— Я вообще никогда не сплю, — сердито ответствовал дед. — Еще с тысяча шештого года, когда тамбовская банда меня в лесу расстреляла, я ночами даже глаз не смыкаю.

— Это я так, на всякий случай, — примирительно произнес внук, оглядывая произведение своей маскирующей фантазии.

Коляска стояла на обочине дороги, в ней сидел старец, всем своим изможденным видом умолявший о помощи, денежной снисходительности и финансовом вспомоществовании. И никто, даже самый подозрительный кандидат, не смог бы предположить, что ветеран сидит в коляске не просто так, а с разведывательными целями.

Оглядев деда, Веня решил, что ему не хватает только мятой кепки кверху дном, чтоб маленьким штрихом довершить картину полной жизненной недееспособности. Кепка была найдена и водружена на колени, и даже какая-то женщина пышного телосложения и бюрократического вида опустила в нее первую мелочь, но потом возмутилась, оглядев мощные плечи Вени и бугристый загривок, вызывавший мысль о хорошем пищеварении и силовых видах спорта.

— Бугай, — проскрипела женщина, — а немощного старика нищенствовать заставляет. Стыд и срам!

На что дед, входя в роль, благодарственно прошамкал:

— Премного благодарны, пенсия маленькая, а внучек безработный, на одно пособие шушшествует…

Однако женщина засомневалась:

— С такой рожей — и на пособие? Развелось дармоедов…

Веня, поборов мешавший делу стыд, стал инструктировать деда:

— Внешность его помнишь? Вот тебе предвыборный плакат для обострения памяти. Когда из подъезда выйдет — ты с ним заговори, о пустяках спроси, поинтересуйся, что ли, когда пенсии поднимут… А потом так осторожненько вызнай…

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся дед, пересчитывая поданную мелочь. — Не тебе учить старого оперативника, который в шестьсот шештидесятом году в одиночку тамбовскую банду разоблачил.

Спрятавшись за куст сирени, Веня стал наблюдать. Его одолевали сомнения, свойственные любой сколько-нибудь живой душе. «А может, наблюдение, засада — все это лишнее? — терзался он. — Может, лучше подкараулить Муханова один на один и дать по чайнику? А потом по черепу? А потом по загривку? А потом по кумполу? Тогда он заговорил бы, выплюнув изо рта выбитые зубы!»

Однако без веского повода избить человека казалось ему неэтичным. Вероятно, все еще шевелилась недобитая милицейской службой совесть, отдаленно смахивавшая на элементарную человеческую порядочность. Пришлось ждать.

Первые полчаса все было как обычно. Люди спешили по своим делам, дети атаковали спортивную площадку, собаки обнюхивали кусты и рассматривали сумки прохожих. Коты делали вид, что у них тихий час, однако умело притушенными глазами наблюдали за разгоравшимся возле урны воробьиным скандалом.

Дедушка сначала возился в коляске, потом пригрелся, затих и вскоре своей статуйной неподвижностью стал напоминать деталь пейзажа, давным-давно вросшую в ландшафт.