— У нас говорят, что удаются только те планы, о которых никому ничего не рассказывают.

Примат посмотрел вниз с величественной невозмутимостью. Но Маделен стояла достаточно близко, чтобы, несмотря на прикрытые глаза животного, заметить нарастание панического беспокойства.

— Ты забыл, с кем ты говоришь, — сказала она. — Посмотри на меня. Знаешь, кто я? Я та, кого ты любишь.

Примат посмотрел на неё.

— Я никогда ни о чем не жалею, — сказал он. — Там, откуда я приехал, мы не можем сожалеть. Но если бы я мог, я попросил бы прощения.

Эразм не мог отодвинуться, потому что если бы он это сделал, он выпал бы из окна. Но теперь он был прижат к оконному переплёту.

— Мне не надо никаких извинений, — сказала Маделен. — Тебе ничего не надо говорить. Ты должен просто заткнуться. На две минуты заткнуться. Тогда я буду знать, что ты понял. А если ты этого не сделаешь, то это я отправлюсь домой в лес. И ты меня больше не увидишь.

Стало тихо, минуту, две минуты, три стояла смертельная тишина. Потом шевельнулась Андреа Верден, нервно, словно человек, который пытается как-то устроиться на разогретой скамье сауны.

— Последние детали, — сказала она, — последние детали неба…

Помещение было маленькое, когда-то здесь была комната горничной, теперь здесь стоял вмурованный в стену сейф, три на три метра — в человеческий рост. Стены были плотно уставлены жёлтыми папками с документами, занимавшими зелёные лакированные полки снизу доверху.

— Мы живём в интересное время, — сказала Андреа Верден. — Люди привязываются к животным сильнее, чем когда-либо прежде. Собаки и кошки спят в постелях людей, их целуют в губы, ласкают между ног. Телевидение, газеты и журналы полны животных. Комнаты детей забиты ими. Это очень интересно.

Их было в помещении только трое. Маделен, Эразм и Андреа Верден. Балли, Джонни и Адам остановились в дверях.

— Животные присутствуют повсюду. Когда кто-то умирает, когда кто-то другой получает наследство, между взрослыми и детьми, для защиты, в саду, у дома, на спортивных соревнованиях, в детской комнате, в доме для престарелых, рядом с людьми всегда есть животное, ближе к ним, чем когда-либо раньше. И внутри людей, в их духовной жизни, рядом с их совестью, их взглядами на мир, их страхом и страстями всё заполнено животными. И поэтому они приходят ко мне. Учёные, политики, состоятельные люди, все они приходят, потому что обожают животных. Они приходят, потому что я заведую средствами фонда, больницами для животных, домами для бездомных животных. Я распоряжаюсь ими без всяких пристрастий, не принимая какую-нибудь политическую сторону, не взывая ни к чьей совести. Для них я чиновник, юрист, психоаналитик, священник и дама, которая принимает финансовые решения. И самое главное — я люблю животных, являясь при этом представителем их собственного класса. Это мне они рассказывают о кошечке тайной любовницы, охотничьей собаке разведённого мужа, домашних животных своих детей, о тех домашних животных, которыми они подкупили детей, о той змее, с которой он заставил её танцевать перед ним, о той сторожевой собаке, с которой он не справился, о том животном, которое присутствовало при насилии, нервном расстройстве, мошенничестве, приёмах наркотиков. Когда они сидят напротив меня, то я некоторым образом становлюсь как это животное, я приобретаю его черты, его преданность, его зависимость, при том что одновременно я понимаю и слушаю как человек. И они начинают говорить, они говорят и не могут остановиться, это выливается из них, двадцать лет это выливается из них. Потом, после их ухода, я делаю записи.

Она провела руками по папкам, стоящим на полках.

— Пять тысяч дел. Пять тысяч зарисовок истинной анатомии английского высшего общества.