Люк нахмурился, посмотрев в сторону балкона Холли, развернулся и ушел к себе, закрыв дверь. Выстуженный кондиционером воздух покалывал кожу.

Он придумает, как сделать так, чтобы она посчитала его невыносимо скучным.

Люк прошел в гардеробную, где автоматически зажегся свет. Он взглянул на обшитую деревом стену – там висело зеркало в полный рост. Скрытый пульт управления открывал ему путь в другую гардеробную, спрятанную под зеркалом, набитую механическими костюмами, оружием и экипировкой.

Но он взял тренировочные шорты и старую футболку времен морской пехоты и, сунув ноги в стоптанные кроссовки, вышел из комнаты.

Чуть ниже работал круглосуточный тренажерный зал. В это время ночи там никого не будет. В это время дня. Вне зависимости от того, куда можно отнести пятый час после полуночи.

Уходя, Люк краем глаза поймал свое отражение в зеркале. Кожа блестит от пота, а щеки немного впали. Мама за бранчем точно будет волноваться – она всегда была чертовски внимательна и все замечала. Особенно если он не избавится от этого пустого, застывшего взгляда.

Год прошел, а он все еще с ним.

Год он пытался привыкнуть к жизни на гражданке и справиться с ПТСР, чтобы, наконец, сделать что-то значимое и не дать этому городу обратиться в прах. Чтобы отдать дань памяти тем, кто не вернулся домой – или вернулся в ящике из дерева, – и их близким.

Люк прошел в тренажерный зал, где по глазам сразу резанули лампы дневного света и экраны телевизоров над тренажерами, включенные на разных каналах. Хотя они все были ни о чем, одни проходные истории. Правда о нашем мире рекламодателей не привлекает. И зрители, на самом деле, не хотели, чтобы легитимность их огромного дома и расточительного образа жизни подвергались сомнению при встрече с бедностью населения большей части земного шара. С безысходностью, с уродством.

Черт, да они даже на Ист-Энд не могут смотреть слишком долго, а ведь это их собственный, блин, город.

Его мать знала это. И каждый день с этим боролась. Он допускал, что ее бальные наряды и безупречно сшитые костюмы тоже были чем-то вроде брони, что ей тоже приходилось надевать маску, чтобы бороться с мировой несправедливостью, особенно будучи чернокожей женщиной в высших эшелонах власти. Он хотел бы сказать ей это. Хотел бы рассказать, что считал честью для себя возможность пойти по ее стопам, хотя его ночная борьба отличалась от того, что делала она. Она боролась на балах и в залах для заседаний, умом и обаянием одерживая верх над самыми богатыми людьми Готэма, принуждая их поддерживать ее благотворительные фонды. Его бои, если не считать тех, что на ринге, происходили там, где очень немногие осмеливались показаться.

Люк выбрал беговую дорожку, с которой можно было следить за каждым, кто заходил в зал: еще один урок от Брюса – всегда будь на чеку – и забрался на тренажер, выставив нужную скорость и угол наклона. Его тело было инструментом. Орудием. Таким же, как и любое из тех, какими он пользовался за океаном.

И даже когда Люк влился в бег, даже когда его тело покрылось потом и в легких началось жжение… Он все равно не чувствовал.

Не чувствовал себя.

Его кожа, его кости были такими же чужими, как и навороченный костюм, который он надевал каждый вечер.

Над Готэмом вставало солнце, через панорамные окна открывался широкий вид на город.

Новый день.

Он сделает все, что в его силах. Ради друзей, которые не вернулись домой, ради тех, кто живет в этом городе. Он сделает все, что в его силах.

Глава 5

В Музее древностей стояла гнетущая тишина.

В самые мрачные ночные часы безмолвие, пронизывающее мраморные залы, было так же осязаемо, как и удушливая жара за стенами раскинувшегося музейного комплекса. Его нарушал только случайный шепот кондиционера и звон ключей сонного охранника.