Я и сейчас ясно вижу, как Мицу, стоя на холодном полу больницы на коленях и сложив на груди руки, молит бога ниспослать ей любые страдания, только бы он освободил от мук маленького Со-тян. Если Вы знаете Мицу, Вы поймете, что так оно и было.

Ребенок умер через пять дней.

Не буду рассказывать, что творилось с Мицу. Мне она сказала:

— Я больше не верю в бога. Если он есть, то он жесток и ужасен. Зачем так страдал этот ни в чем не повинный ребенок? Нет бога, нет…

Казалось, Мицу занесла над богом свой маленький кулачок.

«В самом деле, — подумала я, — почему хорошие, добрые люди страдают, а негодяи благоденствуют?» Мицу отрицала бога, считая, что он повинен в этих страданиях. Как ей было объяснить, что дурное совершается против воли бога и что бог страдает вместе с людьми?

Но никакое страдание не может сравниться с отчаянием одинокого человека, который знает, что до него никому нет дела. И все же я считаю, что даже в безлюдной пустыне человек не один. Как было объяснить Мицу, что бог объединяет всех нас, как объединяют нас страдания? По-моему, если бы бога не было, человек бы его выдумал, чтобы не оставаться в одиночестве. А Мицу была одним из тех звеньев, с помощью которых бог объединяет людей. Но сама она об этом не подозревала.

Простите, что я пишу так много о том, что не относится непосредственно к сути моего письма, и, наверное, пишу несвязно. Мне самой нужно кое-что понять в судьбе Мицу.

Теперь я подхожу к тому печальному дню, когда Мицу погибла.

Это случилось 22 декабря. Двадцать четвертого рождество, и к празднику мы обычно делаем больным подарки. Средства у больницы очень скудные, но на рождество мы все-таки кое-что выкраиваем.

Двадцатого числа, в полдень, я попросила Мицу отвезти в Одембу на продажу яйца и вышивки больных, а на вырученные деньги купить что-нибудь.

Сейчас я думаю, что ничего не случилось бы, если бы я поехала сама. Но Мицу очень любила такие поручения, а я в тот день была занята.

Уехала она в три часа дня на грузовичке Симаты-сан, работающего у нас.

Как обычно, она напевала «Горы Идзу», а больные кричали ей вслед:

— Смотри, держись, Мит-тян, не продешеви! И не разбей по дороге яйца!

В половине пятого раздался телефонный звонок. Звонили из полиции Одембы. Мне сообщили номер больницы, куда на скорой помощи доставили Мицу. Когда я положила трубку, руки у меня дрожали.

Мицу я увидела лежавшей в беспамятстве на белой постели. В ноздрях у нее были резиновые трубки для кислородного питания. На ногах и руках следы от уколов — ей делали вливание крови. Ее маленькая грудь тихо подымалась и опускалась.

Симата-сан рассказал, что, когда Мицу переходила вокзальную площадь, на нее налетел грузовой автомобиль. Если бы Мицу бросила лукошко с яйцами, она могла бы убежать. Яйца разлетелись по площади, выпачкав асфальт. А Мицу упала ничком и, пока была в сознании, все повторяла:

— Яйца, яйца…

Без сознания она прожила часа четыре.

— У нее очень здоровое сердце, — говорили врачи, — иначе она уже умерла бы.

Мицу беспрерывно вводили камфору, но это не помогало. Вечером в 10.20 сердце Мицу остановилось.

Незадолго до этого я позвонила в церковь Одембы и попросила священника прочесть молитву за упокой ее души.

Находясь в забытьи, Мицу только один раз вскрикнула. Если бы я не расслышала ее слов, я не написала бы вам такого длинного письма. Не знаю, какие у вас были отношения, Мицу никогда мне ничего не рассказывала. Но последнее, что она произнесла, открыв стекленеющие глаза, было:

— Прощайте, Ёсиока-сан…

Только что я отправила ее отцу вещи Мицу: чемодан, пару белья и старенькую кофточку. Коснувшись этих вещей, я снова подумала о том, о чем уже давно думаю. Если бы бог велел мне назвать самого близкого для меня человека, я бы не колеблясь назвала Мицу.