|
Мой последний муж, Байринг, потребовал, чтоб я рассказала об этом поцелуе «Неделе» или другому подобному журналу, – он считал, что это прямо что-то великое; но я не стала – даже после смерти Джона. Мне показалось, что это было бы чересчур «глянцевитым», как сказала бы мама.
И все-таки я включила его в мое собрание Йоунов под именем Фридйоун. «Фрид» значит «мир», хотя, как я прочитала позже, никаким ангелом мира он вовсе не был. Он и сам признавал, что вся его борьба за мир происходила от того, что сам он был далеко не мирным: ему доводилось поднимать руку на женщин. Ох уж эти идеалисты, вечно у них в голове тараканы… Но хотя там Джон был молодой, шуточки у него были, как у моряка в летах; он излучал уверенность и был, конечно же, чертовски обаятелен. Крепко поцеловав меня, он спросил, не победят ли англичане немцев в войне поцелуев, а когда я ответила, что я исландка, переспросил: – А? Так вот почему мне так холодно! – Ты замерз? – Нет, – усмехнулся он, – я тоже из Исландии. – Из Исландии? Как это? – Да это Мими прозвала мою комнату Iceland. – А почему? – А там всегда холодно. У меня там все время окно открыто. – Зачем? – Smoke Gets In Your Eyes, – пропел он, подражая песне The Platters, под которую мы только что закончили танцевать. – Мими против того, чтоб я курил. – А кто эта Мими? – Моя тетя. Или мама. Мать у меня погибла в аварии. Ее пьяный мужик сбил. – О? Какой ужас! – Ага. Я его за это убью. Удивительно, но эта фраза упала мне в душу, как снаряд. У меня защемило в груди, на глаза навернулись слезы; я извинилась, вышла на балкон, взялась за холодные перила и стала смотреть на город и реку. Огни большого города расплылись в слезах, уронить которые мне не позволила гордость. Мне не хотелось плакать на глазах у этой молодежи. Я сама удивилась своей ранимости. Неужели я до сих пор настолько хрупка? Джон осторожно высунул голову на узкий балкон: – Что с тобой? Я что-то не то сказал? Я обернулась: – Нет-нет, я… просто… я тоже потеряла… так же… – Маму? – Нет, маленького… маленькую… – Сестру? Я не могла ответить. Только качала головой. Мне до сих пор было так больно. Я думала, что мало-помалу оправлюсь после того, как моя дочь погибла под колесами машины, но вот и через семь лет я не могу слышать про ДТП. И вот через пятьдесят шесть лет я лежу и вытираю с дряблых старческих щек слезы. Какое невезение – вспомнить такое именно с этим парнем и именно в этот вечер! Он держался хорошо, но, разумеется, о дальнейшем «общении» не могло быть и речи. Молодые люди не хотят спать со старыми проблемами. – Ты хочешь сказать… ребенка? Я кивнула, сглотнула и попыталась улыбкой прогнать слезы. Сквозь музыку слышался стук поезда в ночной темноте. Битл улыбнулся в ответ. Наконец он вышел на балкон, закурил сигарету и сказал, отгоняя дым: – Ты ведь намного старше меня, да? Сколько тебе лет? Как ни странно, такая беспардонность взбодрила меня. Я попросила у него сигарету и снова заговорила: – Даму о возрасте не спрашивают. Ты разве не джентльмен? – Нет, я из Вултона. Так сколько тебе лет? – Тридцать один, а тебе? – Двадцать, – ответил он и улыбнулся. – Но скоро мне будет тридцать. В этом что-то было. Потому что вскоре началось десятилетие, которое пролетело быстрее всех других в двадцатом веке. Я смотрела, как он открывает балконную дверь, которая на самом деле была просто окном в человеческий рост, снова входит в шум и превращается в длинноволосого, всемирно известного и бывшего битла, переписавшего историю музыки двадцатого века и подбившего полмира хипповать и лежать в постелях в Амстердаме. |
