— Нет. Она похудела?

— Кто?

— Графиня.

— Не могу вам сказать, сударь.

— Почему?

— Потому что я увидел ее на повозке первый раз в жизни.

— Вы много потеряли. А мне это небезынтересно, так как я знавал ее в те времена, когда она была очень полной, но завтра я пойду погляжу на ее тело. Ох! Смотрите, смотрите!

И, произнеся эти слова, лекарь показал на сцену, где в эту минуту г-н Вестрис, исполнявший партию Париса, появился на горе Ида, весьма изысканно любезничая с нимфой Эноной.

Гофман посмотрел в ту сторону, куда указал его сосед, но затем, убедившись, что внимание непонятного лекаря в самом деле поглощено происходящим на сцене и что все сказанное и услышанное сейчас не оставило в его мыслях и следа, подумал: «Любопытно было бы увидеть этого человека плачущим».

— Вам известен сюжет балета? — вновь задал ему вопрос доктор после молчания, продолжавшегося несколько минут.

— Нет, сударь.

— О! Это очень интересно. Есть даже трогательные моменты. Иной раз у меня и у одного из моих друзей глаза бывают на мокром месте.

«Один из его друзей! — беззвучно прошептал поэт. — Что же представляет собой друг этого человека? Уж верно, это могильщик».

— Браво! Браво, Вестрис! — заверещал маленький человечек, хлопая в ладошки.

Для выражения своего восторга лекарь выбрал момент, когда Парис, как гласил сценарий балета в программе, купленной Гофманом у входа в театр, хватает свой дротик и мчится на помощь пастухам, в страхе убегающим от огромного льва.

— Я не любопытен, но увидеть льва мне все-таки хотелось бы.

Этим закончилось первое действие.

Тут доктор встал, повернулся лицом к зрительному залу, оперся на спинку кресла переднего ряда и, сменив табакерку на маленький лорнет, принялся лорнировать женщин, наводнявших зал.

Гофман машинально проследил за направлением лорнета и с удивлением заметил, что особа, на которой он остановил свой взгляд, тотчас вздрогнула и немедленно устремила взор на того, кто ее лорнировал, причем так, словно ее принудила к этому какая-то незримая сила. Она оставалась в этой позе до тех пор, пока доктор не перестал на нее смотреть.

— А этот лорнет вы тоже получили от какого-нибудь наследника, сударь? — спросил Гофман.

— Нет, я получил его от господина де Вольтера.

— Так вы и его знали?

— Прекрасно знал, мы с ним были весьма близки.

— Вы лечили его?

— Он не верил в медицину. По правде говоря, он мало во что верил.

— А правда ли, что он исповедался перед смертью?

— Он, сударь? Аруэ? Полноте! Он не только не исповедался — он дал славный отпор священнику, который пришел к нему. Я могу рассказать вам об этом во всех подробностях, — я ведь при сем присутствовал.

— Что же там произошло?

— Аруэ собрался умереть; приходит к нему Терсак — местный кюре — и тоном человека, не желающего напрасно тратить время, спрашивает его:

«Сударь, верите ли вы в Пресвятую Троицу?»

«Сударь, прошу вас, дайте мне спокойно умереть», — отвечает Вольтер.

«Однако, сударь, — настаивает Терсак, — мне необходимо знать, признаете ли вы Иисуса Христа сыном Божьим?»

«Черт возьми! — кричит Вольтер. — Не говорите мне больше об этом человеке!»

И, собрав последние силы, он ударяет кюре кулаком по голове и умирает. Как я смеялся! Господи, как я смеялся!

— В самом деле, тут есть чему посмеяться, — с презрением в голосе сказал Гофман.