Все, хватит думать об этом предателе! Был и сплыл, и вся недолга. А то, что я лишилась последнего друга — не беда. Надо будет, новых заведу. Не так уж это и сложно, черт побери.

Отвлекшись на свои грустные мысли, я не заметила, как диспут принял новый оборот:

— А как же дети, кухня, церковь? — спросил Стасик, размешивая остывший кофе.

— Между прочим, изначально было Kinder, Kuche, Kleider, Kirche. Для непосвященных разжевываю: в списке значилось еще и Kleider, то есть платье. Видимо, со временем мужчины решили, что это чересчур разорительно, и данную статью расходов сократили. То есть лишили женщину ее неотъемлемого права покопаться в шмотках. И где же справедливость?

— Так нам ведь запрещай, не запрещай — все равно все по-своему сделаем.

— Но хотя бы формально они могли оставить данный пункт пословицы? В чью гениальную башку, хотелось бы знать, пришла идея сократить это выражение до примитивного бытового минимума?

— Позволь заметить, даже в полном варианте пословица является все тем же самым «бытовым минимумом», как ты выразилась.

— Но все равно: посмотри на то, как мы живем! Ты когда последний раз в салон красоты заглядывала?

— Ну, месяца два назад, наверное…

— А может, полгода?

— Может, и полгода. А что, плохо выгляжу?

— Да я не про это вовсе. А про то, что себя, любимую, надо баловать всем врагам назло. Черт побери, ну почему то, что ты женщина, понимаешь лишь с началом пресловутых критических дней? Разве не так?

На этой высокой патетической ноте, заданной Леткой, мы все скорбно замолчали. И каждый думал о чем-то своем. Даже Стасик. Видимо, тоже успел настрадаться от Леткиных месячных.

Налицо была глобальная проблема, решить которую подручными средствами не было никакой возможности. Тем более, что конкретно мы ее так и не определили. Что-то насчет грамотного взаимоотношения полов. В общем, как говорят в нашей монтажной, «я бы мог изменить мир, но Бог не дал исходника». М-да, такой нехилый исходник, да в наши очумелые ручки… Вряд ли кто-нибудь узнал бы после этого старушку Землю.

Я бросила взгляд на часы. Без пяти шесть. Все, сворачиваем собрание, мне на войну пора.

* * *

По дороге к Толе, то есть, к себе домой, я и так и сяк прикидывала варианты нашей «радостной» встречи. И поневоле все сильнее и сильнее себя накручивала. Но одно я знала точно: сегодняшнюю ночь я проведу в своей квартире, даже если спать придется на полу или в окружении шкафов, стеллажей и прочей мебели. Ничего, помучаюсь. И Толей там даже пахнуть не будет. Все его шмотки до последнего ботинка окажутся за дверью. Если не успел чемоданы упаковать — не беда: выкину все поодиночке. А если дворники начнут ворчать, мол, мусор разбросали и все такое, то это вообще ерунда. Потерпят. Не каждый день я бой-френдов выселяю.

Поднявшись на свой этаж пешком из-за панического страха, что вот именно сегодня застряну в лифте (впрочем, в нашем подъезде это случалось частенько), я полминуты постояла перед дверью, ожидая, пока успокоится дыхание. Хотя, вполне может быть, что я просто пыталась так справиться со всеми своими страхами оптом. А потом, как сомнабула, потянулась к звонку. И — как в холодную реку с разбега — ладонью до упора. Иду на ты.

Толя открыл без задержки. Думаю, после всей артподготовки — с фальшивыми звонками и визитом Анджея, с моим «попаданием под машину» и неведомой больницей — он хорошо подготовился к этому визиту.