На самом деле Эллису нравится, когда его туфли носят женщины, которые никогда не смогли бы купить себе такую обувь. Самая скромная пара марки «Аника Баум» стоит больше трех тысяч долларов, а самая роскошная – четырнадцать тысяч. Все равно что завернуть ноги в полотна Пикассо.

Эллис разворачивает удобное кожаное кресло и любуется панорамным видом Мидтауна и Центральным парком. Бледно голубое небо создает идеальный фон для залитого ярким солнечным светом города – прекрасный пейзаж, вставленный в раму из панорамных окон. Они стали главным требованием архитектору. «У меня клаустрофобия, – пояснил Эллис. – Мне нужно открытое пространство».

Он отворачивается от окна и смотрит на стену с экспозицией лучших образцов своей продукции: каждая пара выставлена в отдельной ячейке с подсветкой и имеет собственное название – их Эллис продумывает очень тщательно. Ей бы понравилось.

Он снова смотрит на лежащую на столе газету и в шестой раз за последний час перечитывает статью: в одной из мюнхенских квартир обнаружен труп пожилого человека. Отравление цианидом. Погибший – живший затворником сын Гельмута Гайслера, похитителя произведений искусства, служившего Третьему рейху.

Эллис не плачет – слез уже не осталось, – и все же глаза застилает пелена. Его много лет преследует все то же лицо, которое он так хочет забыть, но неизменно видит во сне: Гельмут Гайслер. Не только вор, но и убийца. Он появился в квартире Баумов 16 ноября 1941 года и казнил мать Эллиса, заставив мальчика наблюдать за процессом.

«Знаешь, что происходит с арийкой, которая влюбилась в еврея? С “Мисс Германия 1927”, которая опустилась до жида, отвернувшись от себе равных? – спрашивал нацист. Эллис, чей рот был заткнул кухонным полотенцем, не мог ничего ответить и лишь чувствовал, как по щекам струятся слезы. – Она опускается на дно».

Эллис никогда не сможет стереть из памяти облик Гельмута: крошечные глазки за небольшими круглыми стеклами очков, мягкие черты лица, плотно сбитую фигуру, жидкие черные волосы, разделенные на прямой пробор и зачесанные назад. Эллис крепко зажмуривается, пытаясь отогнать следующее воспоминание: самодовольное выражение лица Гайслера, хитрую ухмылку, скривившую его губы в тот момент, когда Аника Баум рухнула на пол. В тот день она была в туфлях на шпильках – тех самых, которые маленький Эллис примерял чуть раньше, тайком пробравшись в мамину спальню.

Аника просто подвернулась нацисту под руку. На самом деле его интересовала картина.

Эллис вспоминает, как однажды, за несколько лет до гибели матери, к ним в квартиру пришел один известный художник по фамилии Энгель. За чашкой чая он рассказал об идее, будоражившей его сознание. Живописец хотел изобразить женщину – воплощение самой сексуальности, урагана страстей и желаний, которые ее раздирают. Своеобразное сочетание Медузы, Афродиты и самой матери природы. Художник желал запечатлеть не просто женщину, а ее необыкновенную силу, водоворот красок. Он сказал, что этот образ породила в его мозгу мать Эллиса, Аника. Энгель спросил, будет ли она позировать ему обнаженной, и получил согласие с одним условием: ее мужчина не должен ничего узнать. Работать можно только в то время, когда Арно не будет дома. Ударили по рукам. Картина стала тайной, связавшей двоих… точнее троих, если считать маленького Эллиса, подслушивавшего у двери.

– Мистер Баум, простите, что снова беспокою. Журналистка ждет уже двадцать пять минут…

– Отмени интервью, – отрезает Эллис, не отрывая взгляда от газеты.

Александра молчит, а потом осторожно спрашивает:

– Вы уверены? Речь о передовице. Вы не можете вот так просто…

– Александра, – прерывает Эллис, поднимая руку, – я все могу. Извинись за меня.