Четвертый отряд, самый малочисленный, состоящий из норманнов Сицилии и Южной Италии, прибыл под командованием Боэмунда Тарентского и его племянника Ташереда. Отец Боэмунда, Роберт Гвискар, с которым он проделал не одну славную военную кампанию, поддался уговорам второй жены и большую часть поместий, городов, а также свой герцогский титул оставил младшему сыну, Роджеру Борее, а Боэмунду завещал только небольшое княжество Тарепт. Боэмунд не скрывал обиды и ничего так пламенно не желал, как добыть владения и власть не меньше, чем у сводного брата. Он чувствовал силу, подобно предкам, завоевать себе в далеких странах сокровища и корону.

В 1096 г. он обратился к норманнам в Италии с призывом присоединиться к Крестовому походу, говоря: «Разве мы не франки? Разве наши отцы не пришли сюда из Франции, а мы не стали здесь хозяевами силой оружия?» Его призыв был у слышен. Он снискал славу удачливого полководца, принимая самое активное участие в походах против Византии, которые вел Гвискар. Выступая в поход, Боэмунд надеялся завладеть византийскими землями от Драга до Солуни — теми, которые завоевал некогда вместе с отцом.

Боэмунд Тарептский был самым одаренным вождем крестоносцев: ловкий дипломат, не стеснявшийся в средствах для достижения цели, он хитростью и отвагой, по словам Анны Комнины, «превышал всех прочих латипских князей настолько же, насколько уступал им богатством и численностью своих войск».

Что касается Танкреда, то в нем сильно выразилось духовно-воинственное настроение того времени. Религиозные сомнения, чувство страха перед собственной греховностью долго одолевали его, и война с исламом представлялась ему искуплением. Вместе с тем он был истинным норманном: хитрым, алчным, горячо честолюбивым, в битве яростным, как берсерк. Хронист называл его отвагу «львиной». Он был типичным сорвиголовой, напрочь лишенным качеств военачальника. В отличие от Боэмунда Тарентского у него совсем не было понимания задач полководца и основателя государства. Сам по себе Танкред значил немного. В руках Боэмунда он был только острым орудием.

Религиозный порыв объединил людей разных национальностей, привычек, уклада жизни. Единым у них было стремление освободить Святой Гроб Господень. Охваченные воодушевлением, воины отказывались принимать во внимание возможность проиграть битву более сильному, чем они, врагу, который находился на своей территории. Христиане не думали о превратностях палестинского климата, заставляющих рыцарей в жару обливаться потом под доспехами, а в промозглые холода и изматывающие дожди — дрожать, не имея возможности согреться. Они опрометчиво не предусмотрели опасность возникновения эпидемий. Пилигримы плохо продумали проблему получения продовольствия на земле, обычаев и языка которой не знали. Некоторые обедневшие фламандцы даже поедали убитых ими турок. «Взрослых язычников, — объяснял Радульф Каенский, — наши воины варили в котлах, а детей насаживали на вертел и жарили на костре». Наконец, крестоносцы не учли самого страшного бича этой пустынной страны — жажды, от которой страдали и гибли люди и лошади. Вблизи Никси, по свидетельству Альберта Аахенского, «около 500 человек обоего пола погибло от жажды».

Несмотря на все это, Иерусалимский поход, то есть первый крестовый поход, закончился на удивление успешно. Турки потерпели сокрушительное поражение. Крестоносцами были заняты Эдесса и Антиохия. 15 июля 1099 г., творя ужасные жестокости и зверства, воины Христовы ворвались в Иерусалим, где в церкви Св. Гроба сложили окровавленные руки в благодарственной молитве.

Когда крестоносцы захватили Град Господень, и дело дошло до выбора иерусалимского короля, оказалось, что мирские побуждения предводителей Крестового похода не менее сильны, чем духовные порывы. Готфрид Бульонский утверждал идею освобождения Святой земли в чистом виде. Двигаясь на Иерусалим, он не остановил свою дружину, чтобы помочь Раймунду Тулузскому завоевать Триполи, что сыграло заметную роль в охлаждении их отношений.