— Я не просто некрещеный, — ответил он, — я неверующий.

— Мы все такие, — сказала Елена. — Мне мама в розовом детстве объяснила, что Бога нет, а есть целесообразность природы, и человек — мера вещей.

Недавно она отперлась от этих слов. Уверяла, что не могла мне сказать такой чепухи. А я эту чепуху вызубрила как дважды два. — Она вдруг застыдилась, что отягощает его подробностями своей жизни. — Вам надо ехать в больницу, и вам нужны деньги санитарке. Я правильно поняла?

— Нет, — сказал он. — Меня больше не пустят. Запретили. Ситуация стабильно плохая и будет такой неизвестно сколько. Ночью ничего не должно произойти.

— Значит, вы переночуете здесь, — твердо сказала Елена. — А утро вечера мудренее. Поищете знакомых, не найдете…

Она постелила ему на узеньком Алкином диванчике.

На минуту ее охватила паника, что она ведет себя точнехонько по криминальной классике: принимает абсолютно незнакомого мужчину, поит его вином, клюет на его жалобную историю, а дальше… «Что я делаю?» Но все было уже сделано, и уголок одеяла был отвернут, как и положено у хорошей гостеприимной хозяйки.

А ночью она проснулась от стона. Гость стонал и метался, и у него скрипели зубы. «Надо дать ему реланиум», — подумала Елена и стала рыться в сумочке. На пластиночке в последнем гнездышке сидела последняя таблетка. Со стаканом воды и таблеткой она вступила в ночь комнаты мужчины.

— Выпейте таблетку, — сказала она. — Слышите меня?

Я принесла вам таблетку.

Он не слышал? Он не слышал. Она видела мятущиеся волосы на белой наволочке. Во рту у нее было его крошево. Она поставила стакан на пол и скользнула к нему под одеяло. Ах, вот как это у него было! У любимого маминого писателя. Вот как! Спасение… Единственное спасение на земле — плоть закрываешь плотью…

— Ах, Алка! Ты даешь! — Вот и вся критика в ее адрес. Она любила приезжать в Мамонтовку и царить среди «местных». Казалось бы, до Москвы рукой подать, но, если по другому счету, по счету «городской — деревенский» — теперь говорят «местный», — то тут другой километраж. Достаточно прийти к ним на дискотеку, и уже все обозначено, полный атас. На девчонках не печать — клеймо: я тутошняя, тутошняя… Бери меня, хватай… Мальчишки получше, но тоже — «сырые сапоги». Это выражение у нее от дедушки. Не очень она его помнит, но то, как он каждый раз совал руку в ее ботиночки и принюхивал их, запомнила. И всегда, всегда вопрос-ответ: «Не сырые у нашей деточки сапоги? Сырые. Пахнут».

— О, папа! — вскипала ее мама.

— Я дедушка деревенский, — отвечал дедушка. — Сырые сапоги для меня дело жизненное.

Понятно, почему все местные мальчишки были сырые сапоги? Они пахли. Алка своими тонкими лепестковыми ноздрями поведет — и конец репутации. Но надо сказать — в смысле чистоты и гигиены она их почти обучила.

Потому что она такая! Она королевна! Как было ей сказано в пять лет, так и в пятнадцать осталось. Королевна приехала, королевна!

А если уж совсем по-честному разбираться, то она Ко-ро-ле-ва. Убери точечки — Королева. А если молодая и красивая? То-то…

Одним словом, началось с фамилии, а обернулось судьбой.

Она царствует в своей вотчине Мамонтовке. Цып-цып-цып — и они за ней стайкой.

Поэтому она может пить хоть всю воду, съесть хоть все бутерброды — ей можно.