– Не сомневаюсь, что они у нее есть.

– Я, конечно, сделаю, как ты хочешь, – сказал старик. – Только мне хотелось бы понять.

– Как, дорогой папа, ты все еще не понял? – нежно спросил сын. – Ну и не стоит об этом больше говорить. Оставим эту тему.

Мистер Тачит долго молчал, и Ральф подумал было, что отец снова впал в полузабытье. Но вдруг он вполне сознательно спросил:

– Скажи мне еще вот что. Тебе не приходило в голову, что девушка с состоянием в шестьдесят тысяч легко может стать добычей охотников за богатыми невестами?

– Если и станет, то не больше, чем одного.

– Одного больше чем достаточно.

– Да, риск здесь есть, но это входит в мои расчеты. Риск существует, но он невелик, и я готов на него пойти.

Если раньше выражение настороженности на лице бедного мистера Тачита уступило место озадаченности, озадаченность теперь сменилась восхищением.

– Ничего не скажешь, ты все обдумал, – повторил он. – И все‑таки не могу понять, какой тебе от этого прок.

Ральф склонился над подушками, на которых покоилась голова отца, и осторожно их поправил; он сознавал, что недопустимо затянул разговор.

– Тот прок, о котором я только что сказал, когда просил передать мои деньги Изабелле, – я удовлетворю прихоть своего воображения. Но я безобразно злоупотребил твоей добротой.

19

Из‑за болезни хозяина дома Изабелле и мадам Мерль приходилось, как и предсказывала миссис Тачит, большую часть времени проводить вдвоем, а в подобных обстоятельствах не сойтись покороче означало бы проявить невоспитанность. Обе они были образцом воспитанности, к тому же пришлись друг другу по вкусу. Не стану преувеличивать, утверждая, будто они поклялись в дружбе навек, но каждая, по крайней мере в душе, полагала сохранить приязнь к другой и в будущем. Изабелла считала так совершенно искренне, хотя и не могла бы, положа руку на сердце, сказать, что близка с мадам Мерль в том высоком смысле, какой вкладывала в это слово. Впрочем, она нередко задавалась вопросом: а была ли она и сможет ли быть с кем‑нибудь по‑настоящему близка? До сих пор она еще ни разу в жизни не имела случая утверждать, что сложившийся в ее представлении идеал дружбы, как и других высоких чувств, полностью осуществился. Правда, она без конца напоминала себе, что по понятным причинам идеал и не может стать действительностью. Идеал – это то, что мы исповедуем, но что увидеть нам не дано, это – предмет веры, а не опыта. Опыт, однако, подносит нам иногда весьма точные имитации этого идеала, а разум велит не пренебрегать ими. Изабелла, без сомнения, никогда еще не встречала женщины привлекательнее и интереснее, чем мадам Мерль, никогда еще не знала человека, в такой степени свободного от недостатка, более всех других мешающего дружбе, – т. е. свойства быть зеркальным отражением самых докучных, самых закоснелых, до оскомины знакомых черт своих друзей. Изабелла, как ни перед кем прежде, распахнула перед новой знакомой душу, доверяя ее доброжелательному слуху то, о чем никому еще не говорила ни слова. Порою она даже пугалась своей откровенности – словно отдала чужому человеку ключи от шкатулки с драгоценностями. Сокровища души составляли все ее богатство – тем больше было оснований как можно тщательнее их оберегать. Однако позднее она неоднократно напоминала себе, что бессмысленно сожалеть о своих великодушных заблуждениях – если она ошиблась в мадам Мерль и та не обладает всеми достоинствами, какие она ей приписывала, тем хуже для мадам Мерль. В том же, что эта дама обладает множеством достоинств, не могло быть сомнений: она была очаровательна, отзывчива, умна, образованна. Сверх того (ибо на своем жизненном пути нашей героине посчастливилось встретить несколько представительниц своего пола, которых можно было аттестовать не менее лестно), мадам Мерль была исключительной, выдающейся женщиной, на голову выше других.