|
Пожалуй, только потому, что, если бы вы мне разрешили, я с радостью оказала бы его вам. – Ее мягкий сдержанный голос, в котором не было ничего нарочитого, звучал так искренне, что собеседник ее, несмотря на свою крепкую броню, невольно растрогался. Но, когда Каспар Гудвуд был растроган, он обычно ничем этого не выдавал: не краснел, не отводил взгляда – словом, и вида не показывал. Он лишь удваивал внимание и как бы преисполнялся еще большей решимости. Поэтому Генриетта все так же сдержанно и без особой надежды на успех продолжала. – Сейчас, мне кажется, самое подходящее время сказать вам, что, быть может, вы из‑за меня и попадали в трудное положение (думаю, это случалось иногда), но и я готова была поставить себя ради вас в положение не менее трудное. Не спорю, я не раз причиняла вам беспокойство, но ведь и я охотно обеспокоила бы себя ради вас.
– И сейчас вы чем‑то обеспокоены? – Да, пожалуй. Мне хотелось бы обсудить с вами, стоит ли вам ехать в Рим? – Я так и знал, что вы это скажете, – ответил он напрямик. – Значит, вы тоже об этом думали? – Еще бы! Много думал, обсуждал со всех сторон. Иначе не зашел бы так далеко, не очутился бы здесь. Я для того и пробыл два месяца в Париже, чтобы как следует все взвесить. – Боюсь, вы решили так, как вам хотелось. Решили, что поехать стоит, потому что вас тянет туда. – Стоит с чьей точки зрения? – спросил он. – Ну в первую очередь с вашей и только во вторую – с точки зрения миссис Озмонд. – О, ей это не доставит радости! Я нисколько на этот счет не обольщаюсь. – Не доставило бы ей это печали – вот ведь что важно. – Не вижу, каким образом это вообще может задеть ее? Я для миссис Озмонд ничто. Но, если хотите знать, я и в самом деле хочу ее видеть. – Вот‑вот, оттого и едете. – Да, конечно. Более веских причин не бывает. – Чем вам это поможет, хотела бы я знать? – спросила мисс Стэкпол. – Тут я вам ничего сказать не могу. Об этом я и думал в Париже. – Вам станет от встречи с ней еще горше. – Почему вы говорите «еще горше»? – спросил весьма сурово Гудвуд. – Откуда вы знаете, что мне горько? – Ну, – сказала нерешительно Генриетта, – вам после нее ни одна ведь не пришлась по душе. – Почем вы знаете, что мне по душе? – вскричал он, вспыхнув до корней волос. – Сейчас мне по душе ехать в Рим. Генриетта лишь молча смотрела на него печальным, но ясным взглядом. – Что ж, – заметила она наконец, – я только хотела сказать вам свое мнение. Мне это не давало покоя. Конечно, по‑вашему, меня это не должно касаться, но, если так рассуждать, нас ничто на свете не должно касаться. – Вы очень любезны. Я очень признателен вам за вашу заботу, – сказал Каспар Гудвуд. – Я поеду в Рим и ничем не поврежу миссис Озмонд. – Быть может, и не повредите. Но поможете ли… вот в чем дело? – А она нуждается в помощи? – спросил он медленно и так и впился в Генриетту взглядом. – Женщины почти всегда в этом нуждаются, – ответила она уклончиво, изрекая против своего обыкновения не очень отрадную истину. – Если вы поедете в Рим, – добавила она, – надеюсь, вы будете ей настоящим другом, не эгоистом! – И, отойдя от него, принялась рассматривать картины. Каспар Гудвуд за ней не последовал, но все время, что она бродила по залу, не спускал с нее глаз; вскоре, однако, он не выдержал и снова подошел к Генриетте. |
