|
Мисс Стэкпол глядела на картины молча, никак не выражая своего мнения, и Ральф с благодарностью отметил про себя, что она не исторгает штампованных возгласов восхищения, которые так охотно расточали другие посетители Гарденкорта. Надо отдать справедливость молодой американке – она не была падка на трафаретные фразы; говорила вдумчиво и небанально, хотя порою напряженно и чуть выспренно, словно образованный человек, объясняющийся на чужом языке. Уже потом Ральф узнал, что когда‑то она вела раздел по искусству в одном заокеанском журнале, однако, несмотря на это обстоятельство, в ее карманах не водилось разменной монеты восторгов. И вот, после того как он подвел ее к очаровательному пейзажу Констебля, она вдруг обернулась и принялась, словно картину, разглядывать его самого.
– Вот так вы и проводите время? – спросила она. – Я редко провожу его столь приятно. – Оставьте. Вы знаете, о чем я говорю, – у вас нет постоянного занятия. – Ах, – сказал Ральф, – перед вами самый большой в мире бездельник. Мисс Стэкпол перевела взор на Констебля, и Ральф привлек ее внимание к висевшей тут же небольшой картине Ланкре, изображавшей юношу в алом камзоле, чулках и брыжах; прислонившись к пьедесталу, на котором стояла статуя нимфы, он играл на гитаре двум дамам, сидящим на траве. – Вот мой идеал постоянного времяпрепровождения, – сказал Ральф. Мисс Стэкпол снова обернулась, и, хотя глаза ее были устремлены на картину, Ральф заметил, что она не уловила, в чем смысл сюжета; она обдумывала куда более важный вопрос. – Не понимаю, как вас не заест совесть. – У меня нет совести, дорогая мисс Стэкпол. – Советую ее обрести. Она вам понадобится, когда вы в следующий раз вздумаете поехать на родину. – Мне, скорее всего, уже не придется туда поехать. – Что, стыдно будет там показаться? Ральф помедлил с ответом. – У кого нет совести, – сказал он с мягкой улыбкой, – у того, надо полагать, нет и стыда. – Ну и самомнение у вас, однако! – заявила Генриетта. – Вы считаете, что хорошо делаете, отказываясь от родной страны? – От родной страны нельзя отказаться, как нельзя отказаться от родной бабушки. Ни ту ни другую не выбирают – они составляют неотъемлемую часть каждого из нас, и уничтожить их нельзя. – То есть вы пытались, но у вас ничего не вышло? Интересно, как к вам относятся здесь. – Англичане от меня в восторге. – Потому что вы подделываетесь к ним. – Ах, – вздохнул Ральф. – Согласитесь отнести мой успех, хоть частично, за счет врожденного обаяния. – Не вижу у вас никакого врожденного обаяния. Если оно и есть, то заимствованное – по крайней мере, живя здесь, вы немало потрудились, чтобы его позаимствовать. Не скажу, что вам это удалось. Я, во всяком случае, не придаю такому обаянию цены. Займитесь чем‑нибудь стоящим, вот тогда нам найдется, о чем поговорить. – Превосходно. Только научите меня, что мне делать. – Прежде всего вернуться на родину. – Вернулся. А потом? – И сразу найдите себе серьезное занятие. – В какой области? – Да в какой угодно. Лишь бы это было настоящее дело. Придумайте что‑нибудь новое, возьмитесь за какую‑нибудь большую работу. – И ее так легко найти? – спросил Ральф. – Конечно, если принять это близко к сердцу. – Ах к сердцу, – сказал Ральф. – Значит, все зависит от моего сердца… – А что, сердца у вас тоже нет? – Было. |
