Впрочем, как выяснилось, и работать, так сказать, по-сталински, тоже надо с умом. Взять хотя бы того же Кагановича. Уж он-то перед Сталиным разве что ужом не извивался. Нет, мало, оказывается, извиваться. Надо еще и помнить, кто ты, а кто Сталин. А вот про это-то Лазарь Моисеевич как раз и забыл, решив, что, раз он второе лицо в партии и тянет всю практическую работу как в орготделе ЦК, так и в Москве и ее окрестностях, то без него Сталин уже и не Сталин вовсе, а так себе — не пришей кобыле хвост. Возгордился Лазарь Моисеич, занесся. Сталина поминает все реже, себя выпячивает все чаще. Мог бы, например, отказаться от того, чтобы его именем назвали Московское метро, проявить настойчивость в присуждении ему имени Сталина. Нет, не проявил. Значит, считал, что наиболее достоин. А в результате лишился должности главы Москвы и окрестностей, стал наркомом желдортранса. Тоже, конечно, должность важнейшая, но — не то. И может так случиться, что и Лазарь Моисеича пристегнут к троцкистам и врагам народа. А заодно и товарища Хрущева, который еще недавно за Кагановичем тянулся, как нитка за иголкой. Попробуй угадай, что у Сталина на уме. Мозги свихнешь, а не угадаешь. Отсюда вывод…

А какой такой вывод отсюда? Надо самому начинать Большую чистку в масштабах Москвы и области. Чтобы Сталин понял, что товарищ Хрущев на его стороне не только теоретически, но и практически. И при этом не снижать темпов строительства жилья, реконструкции площадей и улиц, прокладки новых линий метрополитена, развития производства товаров народного потребления… О боже! Если продолжать список всего, что нужно, и не завтра, а сегодня, сейчас, то и слов не хватит.

Тихо задребезжал звонок прямой связи с Кремлем.

Никита Сергеевич дернулся, высвобождаясь из плена полудремы-полубодрствования, схватил трубку.

— Хрущев слушает, товарищ Сталин.

— Не спишь, Микита?

— Разве уснешь, товарищ Сталин!

— Ну, раз не спишь, приезжай в Кремль — поужинаем вместе.

Никита Сергеевич еще какое-то время держал возле уха трубку, в которой раздавались короткие гудки. Затем положил ее на рычажки аппарата, нажал кнопку дежурного, велел подать к подъезду машину.

Еще через пять минут машина неслась по улице Горького, разгоняя ревом клаксонов зазевавшихся прохожих. А у Никиты Сергеевича мысли текли уже в другую сторону: поужинать со Сталиным — такое приглашение он получает впервые, следовательно… следовательно, он до сих пор все делал так, как того хотел Сталин — и это главное. Все остальное — ерунда. В том числе и марксизм-ленинизм. То есть не то чтобы окончательная ерунда, а в том смысле, что он, Хрущев, как бывший рабочий, чует этот марксизм-ленинизм своим нутром, пролетарским, так сказать, инстинктом. В таком духе, стало быть, надо действовать и дальше.

* * *

Бессонный страж своего хозяина Поскребышев молча кивнул головой в сторону двери кабинета, и Никита Сергеевич, внутренне пребывая в нервном напряжении до дрожи в руках, стремительно пересек «предбанник», где сидели два майора кремлевской охраны, вошел в кабинет Сталина и, увидев открытую дверь, о существовании которой знал от Кагановича, направился к ней, мысленно моля господа, чтобы все обошлось благополучно.

В небольшой комнате стоял длинный стол, вокруг которого сгрудилось с десяток человек. От волнения Никита Сергеевич в первые мгновения не мог даже разглядеть, кто именно. Зато Сталина разглядел сразу же. Тот стоял в дальнем конце стола, что-то накладывал на тарелку большой ложкой.

— А вот и Микита, — произнес Сталин, положив ложку в большое блюдо. — Ты что же, Микита, удрал и даже не попрощался с товарищами? Нехорошо. За это тебе штрафную. Налей ему Лазарь, — велел он Кагановичу, стоящему рядом.

За столом загудели. И в голове у Никиты Сергеевича несколько прояснилось.