Недавно дочка Маленкова и сын Булганина улетали в Москву — так если им можно летать, то почему мне нельзя? Они одного возраста со мной и вообще ничем не лучше меня.

Погода тут была хорошая теплая, а сейчас холодно стало и дожди идут. Город мне не очень понравился: грязный и пыльный, как все портовые города. Очень много (не знаю почему) хромых, слепых, кривобоких, косоногих, криворуких и прочих калек. Прямо на улице каждый пятый — калека. Очень много нищих и беспризорников.

В Куйбышев (во время войны) съехалось великое множество людей из Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы и других городов. Местные жители относятся к приехавшим с нескрываемой злобой. Приезжие считаются виновниками того, что цены на продукты поднялись и вообще часто продуктов не бывает и приходится часами стоять в очередях. „Вот, — говорят еще куйбышевцы, — понаехали сюда всякие разряженные да расфуфыренные, так теперь Гитлер и сюда прилетит бомбить!“

…Папа, что же немцы опять все лезут и лезут?! Когда им наконец дадут как следует по шее?! Нельзя же в конце концов сдавать им все важные промышленные районы!

…Дорогой мой папочка, как я хочу тебя видеть! Ты наверное сейчас здорово занят; так ты хоть спи-то как следует, а то у меня есть сведения, что ты спишь мало. Это недопустимо, уважаемый товарищ секретарь!

Ну, всего хорошего, мой милый папуля.

…Целую еще много-много раз мою радость, моего дорогого папочку. Светлана.19/IX. Куйбышев.»

Закурив папиросу, — трубку пока набьешь, — Сталин вышел из-за стола, прошелся по кабинету до двери, вернулся, долго стоял и курил, хмуро поглядывая на письмо, в котором, — хотела его дочь или нет, — сквозил откровенный упрек ему, главе государства, и за неудачи на фронте, и за беспорядки, творящиеся в тылу, и за озлобленность населения. Конечно, все это закономерные последствия неудач на фронтах. Видимо, и в самой армии творится нечто подобное, если войска сдаются противнику тысячами. Так недалеко и до открытого неповиновения командирам и самой власти, как это произошло в феврале-маре 1917 года. Допускать до этого нельзя. Все это безобразие, все эти пораженческие настроения надо переломить, но чтобы переломить, нужно время и нужны другие люди. Времени остается все меньше, а надежных людей можно пересчитать по пальцам.

Поскребышев заглянул и доложил, что маршал Шапошников прибыл для доклада.

— Хорошо, — произнес Сталин. — Пусть заходит.

Молча пожав Шапошникову руку, кивком головы указал на стул.

— Я вас слушаю, Борис Михайлович, — произнес Сталин мягким голосом, каким разговаривал только с теми, кому доверял безоговорочно. Ко всему прочему, Шапошников был единственным человеком, к которому Сталин обращался по имени-отчеству.

Бесстрастным голосом начальник Генерального штаба принялся перечислять города, оставленные Красной армией за минувшие сутки на Южном и Юго-Западном фронтах, рассказывать о боях вокруг осажденной Одессы, о безуспешных попытках окруженных советских армий восточнее Днепра прорваться сквозь кольцо окружения. Когда маршал стал докладывать о боях в полосе Брянского и Западного фронтов, голос его несколько оживился, хотя большими достижениями командующие этими фронтами похвастаться не могли.

— Вот вы, Борис Михайлович, говорите, что мы наступаем, — перебил Сталин маршала, останавливаясь возле карты. — Наступательные операции продолжаются уже довольно длительное время, расходуются боеприпасы, резервы живой силы и техники, а отдача от этих наступательных действий очень невелика. Продвижение фронтов исчисляется немногими километрами, и это, заметьте, при том, что основные силы противника связаны боями на юге и под Ленинградом.