С завала Вердибег наблюдал за равниной. В Норио нарастало напряжение. Вердибег, выстроив пехоту, продержал ее целый день в боевой готовности. Сарбазы не слезали с коней. Минбаши гневно сжимали оружие. Юзбаши, словно одержимые, мчались то к Вердибегу, то обратно к своим сотням. Онбаши, проклиная шайтана, опускали нагайки на спины сарбазов.

Внезапные наскоки грузинских отрядов с правого и левого краев, молниеносный обстрел и быстрое исчезновение вносили нервозность и сеяли тревогу.

К концу дня иранские войска были измучены ожиданием. Сарбазы с отчаяния сами бы ринулись на равнину, но Вердибег знал Саакадзе и не хотел повторять сапурцлийское поражение. Он твердо решил не завязывать первым битву и дождаться подхода Пеикар-хана и ханов Ганджи и Карабаха. Но на завалы уже сине-сизой волной накатывались сумерки, а помощь не подходила.

Наконец Вердибег приказал усталому войску расположиться на ночлег, ибо с первым светом Саакадзе, конечно, бросится на укрепления.

На другом конце равнины Саакадзе объезжая войска. За ним следовали «барсы» и Квливидзе.

Дружины азнаурские, княжеские, церковные, царские, объединенные общим желанием, встретили Саакадзе клятвой верности.

Саакадзе прискакал на левый фланг. Возбужденные «игрой» с Вердибегом, Дато и Гиви поднятием правой руки приветствовали его.

Ростом выдвинулся вперед, представляя свою дружину. Трудно было узнать дабахчи в новых чохах, крепких цагах, высоких остроконечных папахах, заломленных набок. Лица их выражали радость и гордость. Каждый мечтал отличиться в битве, дабы не пришлось снова топтаться в зловонном чане.

Саакадзе оглядел дабахчи довольным взором.

– Помните, воины, вам выпало счастье биться с врагом. Покажите, что вы настоящие сыны Картли.

– Спасибо тебе, Георгий Саакадзе, что вспомнил и о нас.

– Смерть кизилбашам!

– Клянемся с живых кожу сдирать!

– Победа и мужество! – неистово гаркнули дабахчи.

Кони, приподняв уши, шарахнулись.

Георгий рассмеялся. Ростом недовольно покосился на необузданных дабахчи.

Саакадзе отъехал и осадил коня перед хевсурами.

Впереди стояли «старцы ущелья» – мужественные воины с мечами и щитами своих воинственных предков. Здесь был Алуда из орлиного гнезда Гуро, прославленный меткостью ударов меча, Умита из Барисахо, один защищавший от вторгшихся кистин вход в ущелье, Хомезура из Шатиля, прибивший к воротам крепости двести кистей вражеских рук.

Были здесь витязи с верховьев Аргуна, с берегов хевсурской Арагви, ледников Чоухи, с перевала Бло. Они неподвижно стояли в боевых проволочных рубахах, в железных шлемах с сеткой, в налокотниках с серебряной насечкой, в наколенниках. За плечами в чехлах из медвежьих шкур виднелись луки. В ножнах, окованных желтой медью, вместо кинжалов дашна – коротенькие сабли. В кожаных петлях торчали пики. Железными рукавицами витязи сжимали палаши и щиты с надписями: «Сувенир», «Генуя»! «Виват, цезарь?»

На трех красно-бурых конях застыли знаменосцы. По бокам держали знамена с изображением Белого Георгия и Лашиани – губастого Георгия. Средний хевсур вздымал дроша – воинскую хоругвь, пику, оправленную в серебро, с серебряным мечом, насаженным на наконечник. Дрошу обвивал платок сакадриси – «достойный».

Георгий Саакадзе поздравил хевсур с наступающей битвой.

Хевсуры ответили воинственным криком: «Лашари! Лашари!»

Хевис-бери поднял руку в железной рукавице и величаво произнес:

– Да наградит тебя бог, пославший нам битву!

В шатер Мухран-батони вошел радостный Георгий Саакадзе. Сюда собирались начальники всех дружин и ополчения.

Через открытые полы шатра виднелись темные, обступающие Тбилиси с юга скалистые вершины, подернутые серовато-прозрачным туманом.