– Негодяй! – ругался Марсель Леближуа. – Подлец! Куда ты его дел?

Он продолжил свои блуждания и в последующие дни, метр за метром изучая каждый клочок земли. Когда к нему подкатывался мяч, он уже не беспокоился вернуть его. Небритый, нелюдимый, ругаясь и нелепо жестикулируя, он пугал детей, и те дразнили его оборванцем. Жена его оставила. Через некоторое время дирекция фирмы «Плош и Дюклоарек» вынуждена была уволить его по причине необоснованных прогулов. Он не стал подыскивать себе занятие, а зарегистрировался безработным. И по сей день каждый вечер неподалеку от тропы для верховой езды можно увидеть сгорбленного человека в лохмотьях – он бродит на полусогнутых ногах, разговаривает сам с собой и время от времени останавливается, чтобы бросить вокруг себя недоверчивый взгляд и кончиком палки разворошить кучу мертвых листьев.

Лучший клиент

Лавка супругов Этерп по счастливому стечению обстоятельств стояла неподалеку от кладбища для буржуа. Приятная для глаза темно-зеленая вывеска прикрывала деревянную обшивку фасада. Над правой витриной виднелась надпись, выполненная золотом: «Моментальное изготовление венков: жемчуг, целлулоид, гальваника», под левой – стихи:

И слова эти не были пустым звоном, поддавшись на который доверчивый покупатель тотчас ощутил бы тщетность потраченных усилий. За те четверть века, что семья Этерп держала магазин, окрестные конкуренты один за другим вынуждены были признать, что им не стоит переходить дорогу. Такой успех был признанием коммерческой гениальности и замечательного артистизма семейства. Всегда готовые уступить клиенту в цене, угодить ему качеством и ассортиментом товара, в вопросах символов вечной скорби Этерп никогда не отказывались ни от каких новшеств. По правде сказать, душой дома была мадам Этерп. Эта высокая, жилистая и крикливая дама, словно торнадо, тащила за собой шестидесятилетнего муженька, типа во всех отношениях пожухлого и робкого. Когда раздавался ее призыв: «Виктор!», он вздрагивал так, будто ему приставляли к сердцу револьвер. А если она трепала его по шевелюре, втягивал голову в плечи на манер провинившейся черепахи. Поскольку они не держали ни одного работника, а Виктор сложения был хилого, всю тяжелую работу мадам Этерп тянула сама – опускала и поднимала тяжелые железные жалюзи, вскрывала ящики и, борцовски пыхтя, перетаскивала с места на место имевшийся товар, по большей части – из мрамора и тесаного камня. Виктору же не оставалось ничего иного – только убирать в латунную оправу стеклянные жемчужины. И он радостно возился с ними, составляя жалкую цветовую гамму. Мадам Этерп рассказывала соседям, что пальчики у него – как у феи.

Однажды вечером, перед самым закрытием, пока мадам Этерп подсчитывала выручку, в лавку вошел незнакомец лет этак семидесяти. Озабоченный вид выдавал в нем серьезного покупателя. Мадам Этерп маслянистым голосом обратилась к нему:

– Чего-нибудь желаете, мсье?

Тот ответил:

– Хотелось бы взглянуть на ваши венки.

– Прошу, прошу вас, – любезно засюсюкала мадам Этерп, – они как раз все здесь. Какая цена вас бы устроила?

Обнадежив посетителя подобной преамбулой, мадам Этерп потащила его на осмотр. Вдоль стен лавки лежали горы погребальных спасательных кругов – из металлических лавровых листьев, из небьющихся роз, неувядаемых незабудок, нетленного плюща. Все они свидетельствовали о долговечности людской скорби и подходили любому сердцу, с любым кошельком. Мрачность самих венков тут и там оживляли густо-фиолетовые ленты: «Моей нежной маме», «Любимому брату», «Милому кузену», «Дорогому отцу», «Моей молочной сестре», «Моей единственной…» В этих избитых фразах содержалось все человеческое горе, разложенное на кусочки.