В камере пустовали две койки, одна у самой сортирной перегородки, другая соседствовала с ней. Можно было устроиться на соседней, но Прохор направился к шконке, на которой лежал упитанный паренек, похожий на пряник. На вид типичная жертва, но чувствовал он себя вроде неплохо. Возможно, его здесь не обижали. Или у него был серьезный покровитель. Может быть, его сосед, чернявый крепыш с кавказской горбинкой на носу, который взял Прохора в прицел своих маленьких, но с увеличенными зрачками глаз. А может быть, здесь просто царил порядок, который установил «смотрящий», верзила в спортивном костюме. Этот здоровяк занимал самое лучшее место, у окна, он дремал, не обращая внимания на Прохора, или же только делал вид, что не замечает его. Может быть, ждал, когда Прохор представится.

Но Прохор уже поздоровался, не важно, что кивком головы. А говорить он не желал, зачем отвлекать народ от скуки?

У него были связи в СИЗО, он их поднял, но, похоже, кто-то подгадил ему, как это сделал полковник Решетников, прогнав из его камеры Инну. Но, тем не менее, наличность ему пронести позволили. И одежду прожаркой не испортили. Хороший матрас выдали, новое белье. И в «хабаре» у него не какой-то там хлам.

– Договоримся? – Прохор достал из кармана пятитысячную купюру.

Он готов был купить место, лишь бы только ни с кем не бодаться. Пять тысяч – это, конечно, много, но меньших купюр у него просто не было.

Прохор смотрел на упитанного паренька, а ответил ему кавказец.

– А что такое? – резко поднимаясь со своей шконки, спросил он.

Помятые уши, покатые плечи, короткие, но сильные руки. Наверняка борец. Возможно, «вольник».

– Переезжаешь на новое место, – кивком показал Прохор на свободную шконку.

– Никто никуда не переезжает! – Кавказец вырвал из его рук купюру и бросил ее на пол.

– Ты не прав, – качнул головой Прохор.

Он смотрел на зачинщика, но видел и верзилу, который занимал место «смотрящего». Тот уже открыл глаза и наблюдал за сценой, нахмурив брови. А ведь он должен был подняться, развести враждующие стороны. Надо пресекать беспредел в камере.

Кавказец хищно усмехнулся и брезгливо пнул ногой лежащую на полу купюру.

– Ты сам знаешь, что не прав, – повторил Прохор. – И тебе нечего ответить.

– Я тебе сейчас отвечу!

– После того, как я спрошу.

Что в тюрьме, что на воле – закон простой. Если на кого-то наехал, обоснуй, докажи свою правоту. А если не можешь, значит, случился беспредел. А за такие дела можно бить без всякого разрешения.

И Прохор ударил. Уронив сумку на пол, вскинул кулак и хлестко, слева направо, врезал костяшками точно в правое надбровье. Он знал, как и куда бить, поэтому кавказец, закатив глаза, съехал обратно на свою шконку. Он попробовал подняться, но его повело в сторону. А Прохор ударил его еще и ногой – коротко, четко, точно в челюсть. Кавказец завалился на спину, раскинув руки, и закрыл глаза. То ли на самом деле вырубился, то ли сделал вид. Уж слишком быстро и сильно бил Прохор, чтобы пытать судьбу.

– Деньги подними, – перевел взгляд Прохор на упитанного.

Тот пугливо кивнул, поднял с пола купюру, протянул ему, но он только качнул головой – это уже грязные деньги, они ему больше не нужны.

– Поможешь этому баклану переехать, – сказал он, кивком показав на свободные места.

«Пряник» кивнул, и Прохор бросил свой матрас на его шконку.