|
Я даже могу рассказать тебе, как умер Воловик, все равно ты никуда отсюда не уйдешь и рассказать об этом никому не сможешь… Воловика сбросили в расплавленный металл вместе с его любовницей. От него не осталось ничего! Это сделал не я, но я сам это видел. В смысле, на пленке, в записи. Потому что я приказал не только убить его так, чтобы никто найти не мог его тело, но и снять все это на пленку. Да, именно для того, чтобы меня не обманули, чтобы быть уверенным… Тех, кто это сделал, я убрал сам. И о пленке с этой записью знал один я.
И буду знать только я один, потому что ты сейчас умрешь… Ну, где же ты прячешься, трусливый суслик! Покажись перед смертью. Удар носком ботинка в висок оборвал его выкрики. Все это время Константин стоял рядом с ним, чуть сзади, он сразу же пошел на сближение после того, как убедился, что его выстрелы цели достигли, и услышал грохот падающего тела. Он едва не наступил на ворочающегося на полу Мошнаускаса и готов был выпустить себе под ноги всю обойму, но рисковал нарваться в ответ на выстрел. Поэтому он слушал и все точнее ориентировался в относительном расположении их тел, чтобы нанести прицельный точный удар ногой. Удар, после которого противник теряет сознание. Проверенный удар, отработанный. Только наносился он сейчас в темноте, но и такое Константину приходилось порой делать. Когда Мошнаускас сумел открыть глаза, в комнате горел свет. Витольд попытался поднять руку, но она уже не слушалась. «Видно, крови потерял уже много, — подумал Мошнаускас и застонал от нахлынувшей боли. — Что с руками, черт возьми?!» Руки оказались связанными, — это он обнаружил через минуту после того, как открыл глаза. — Очухался? — услышал он голос Константина над собой. — Вот теперь можно тебя и кончить, не мог же я отправить на тот свет совершенно бесчувственное тело. Нет, я хочу, чтобы ты понимал, что с тобой делают. И жалел о том, что родился на свет. Он поднял с пола сбитый кем-то из них стул, поставил рядом с лежащим у стены Мошнаускасом и сел. Достал сигареты, закурил. Руки у него не дрожали. Он с некоторым удивлением прислушивался к себе, но не уловил даже признаков какого-нибудь волнения. Несколько секунд Константин молчал. Потом вздохнул и сказал, слегка шевельнув голову Мошнаускаса носком ботинка: — Меня не интересует, что ты думал, когда убивал двух этих женщин. Я только хочу понять, почему они умерли? Почему умирают все, на чьем пути встречаюсь я. Независимо от того, друзья это или враги. Вот и ты скоро умрешь. Объясни мне, почему? Почему со мной так же опасно дружить, как и быть моим врагом? Почему меня нельзя любить? Объясни мне ты, тварь, что толкнуло тебя стать моим врагом? Тебе захотелось умереть? Или ты даже не думал об этом, когда я встретился на твоем пути? Мошнаускас молчал. Он уже так ослабел от потери крови, что едва шевелил языком. Он чувствовал, как кровь наполняет его брюшную полость, и понимал, что умрет в любом случае, пристрелит его Константин или нет. Сердце, обессиленное болевым шоком и постоянным, все увеличивающимся дефицитом крови, отказывалось работать и замирало на доли секунды. Билось неровно, судорожными толчками. — Врача, — прохрипел из последних сил Мошнаускас. — Вызови «Скорую». Константин зло рассмеялся. — «Скорая» уже прибыла, — сказал он, резко оборвав смех. — Врач уже здесь и сейчас окажет тебе последнюю помощь. Сейчас тебе станет легко и свободно… Тебе станет никак. Он поднял руку с пистолетом и выстрелил. На правом виске Мошнаускаса, в том месте, куда угодил ему носок панфиловского ботинка, появилось небольшое ровное отверстие, которое тут же затянулось кровью, выступившей над ним небольшим бугорком. |
